Газета Завтра 884 (43 2010)

     Солнце уже садилось над пойменными лугами, желтые листья изредка взлетали на ветру, вечерело. Войдя под своды купели, быстро раздевшись и осенив себя крестным знамением, входишь по ступеням в ключевую воду, а затем окунаешься с головой, погружаясь в обжигающую влагу, как в очищающий, но не опаляющий огонь. Длина купели примерно пять шагов, ширина — вдвое меньше. Изнутри, как и снаружи, она выкрашена в бело-синие цвета; сама купель с тихо струящейся проточной водою занимает почти половину помещения, а другую — огороженный перилами небольшой решетчатый помост с местами для раздевания вдоль стены. Выйдя по противоположным ступеням наверх и ощущая разлившийся по телу жар и душевный восторг, тут же, как бы в детском веселии, хочешь окунуться ещё и ещё раз. В помещении купели раздаётся радостный шум, звук голосов и плеск воды: кто окунается быстро, перекрестившись и с радостным оханьем, кто — троекратно, осеняя себя крестным знамением, а кто и церемониальным "архиерейским" погружением: неторопливо трижды входя в воду и троекратно погружаясь, творя при этом молитву. Благодать! Воистину — это волшебная купель: добрым людям она дарует доброе здоровье, а человек мутный, случайный, бежит от неё, аки лысый черт от ладана, пугаясь её сверхъестественной силы, в чём мы и убедились там же, при случае, увидев, как сопливый столичный экскурсант вылетел из неё пустой пробкой, едва лишь дотронувшись до поверхности воды.

      Поднимаясь от купели по холму к монастырской трапезной, в сумерках, на ветру, в мокрой одежде, испытываешь те же чувства, что и после купания в крещенской купели — душевный восторг и телесную силу, единение души и тела, самодостаточный внутренний союз свободного человека, осененный духовной благодатью, живую троицу в себе. И вечер становится светлым, и луна сияет отраженным светом нежно и недалеко, и в душе отражается нечто из того, Нетварного света, и той, огненной купели последних лет, от которой нам не уйти…

Денис Тукмаков Я БЫЛ В РАЮ

Я был у Покрова-на-Нерли, я был в раю. Не выстоял в монастыре, вскочил, рванулся в луга и цветы.

     Вот переправа через железную дорогу, я чувствую висками, кадыком, почками: там, впереди — он. Храм. Невозможный, таинственный, задающий сотню вопросов. Еще не вижу его, но знаю, что храм есть, он стоит, затмевает небо — и мне спокойно: туда иду.

     Вон он, показался вдруг! Вынырнул из-под веток лесополосы. Вперился в небо единственной главою. Белеет один-одинешенек посреди несжатой Руси, на фоне нелепых линий электропередач, под высоким небом, расцвеченным инверсионными следами боингов и эйрбасов.

     Иду к нему, начинается заповедный луг. Девочки играют, бегая вокруг запряженной брички: спокойная кобыла поводит мордой, ластится под ласки, фыркает горделиво. Девичьи ленты развеваются на студеном ветру.

     Бреду, гуляю. Тропинка проложена через луг, но каждый волен свернуть, разбежаться, нахвататься трав и лепестков, искупаться в соке растений. Я ступаю смирно по обтесанным камням. Покров держит пространство, замыкает на себя окоем, хватает горизонт под уздцы. Далеко до него, но он виден весь — кроткий, ладный, вздернутый в небо, по великому праву стоящий здесь. Вот его глава, вот стать: все соразмерно, гармонично, приведено в унисон согласно вечным пропорциям.

     Долго смотреть нельзя на такое. Ступаю, пялюсь ниц, не смея поднять голову, отсчитываю шаги: десять, двадцать, сорок… На пятидесятый вздымаю взор, гляжу на вырастающий купол, вздрагиваю, снова опускаю взгляд.

     Рядом со мной — добрые друзья. Резвятся, отбегают во все стороны, не держат путь. Им всё нипочем: Нерль ли, не Нерль — им хорошо от шелеста трав, от клекота задорных речей. А я всё шагаю в разноголосье скошенных лугов, в междутемье далеких лесов. Тут великая гравитация — и вон тот самолет на высоте четыре пятьсот возвращается на третий круг, сбрасывает топливо, закладывает рисковый вираж — упадет, нет? Нет, не упал, летит к Москве — периферийной, юной для здешних мест.

     Вокруг разрослась цивилизация. Провода, мачты электропередач, вертикали-горизонтали взрезали мир, вытянулись с запада на восток, нарочно подставившись под взгляд на храм, на луг и далекие леса. Строится новый путепровод над Нерлью, мощный, звенящий силушкой: два металлических рельса убегут отсюда за тысячи верст, через Урал, в тайгу. Это реванш, грозная победа русских пространств: сначала монголы пришли сюда брать приступом города и церкви, а теперь русский мир распростер свои длани над Евразией, проткнул ее стальными двутаврами. Здесь на лугу, на орбите одинокого храма, одновременно — двенадцатый век, Владимирская Русь, — и тысячелетний прорыв в будущее.