Газета Завтра 925 (32 2011)

Нет конца измышлениям и фантазиям этого ракообразного о нашей литературе. Дело доходит вот до чего. Иосиф Бродский, говорит, уверял меня, что Достоевскому, как и его герою Раскольникову, "вполне могла придйти мысль об убийстве ради денег". А мне кажется, что Бродскому вполне могла прийти мысль об убийстве Волкова просто ради того, чтобы он замолчал.

Но Соломон этого не понимает и гонит облезлого зайца своего домысла дальше: "Схожие идеи об убийстве ради денег обуревали молодого Шостаковича". Вы только подумайте, великий композитор, гений, а вот вам, пожалуйста... И как это доказывается? Очень убедительно. В одном из писем, говорит, "у него прорвалось уж совсем "достоевское": "Хорошо было бы, если бы все мои кредиторы вдруг умерли. Да надежды на это маловато. Живуч народ". Да, "заимодавцев жадный рой" ужасно живуч... Владимир Теодорович, неужели Вы и теперь не понимаете, что за создание Божье Ваш друг и какую книгу Вы осенили своим славным именем?

И здесь пора приступить к главному — к образу самого композитора, ибо ведь он, а не ракообразные да членистоногие, стоит в центре сочинения.

Мне не смешно, когда маляр негодный

Мне пачкает Мадонну Рафаэля,

Мне не смешно, когда фигляр презренный

Пародией бесчестит Алигьери.

А.С.Пушкин. "Моцарт и Сальери"

Вот сценка. В 1943 году Шостакович принял участие в конкурсе на новый гимн. Прослушивание было в Большом театре. Композитора пригласили в правительственную ложу. Он входит и, как говорящий скворец, произносит: "Здравствуйте, Иосиф Виссарионович! Здравствуйте, Вячеслав Михайлович! Здравствуйте, Климент Ефремович! Здравствуйте, Анастас Иванович! Здравствуйте, Никита Сергеевич!" (с.55). И это сервильное чучело — Шостакович?!.

Удивляться тут нечему, говорит Волков. "Ожидание удара преследовало Шостаковича всю его жизнь, превращая её в сущий ад". Именно здесь он видит пример такого ожидания: "Сталин сказал ему: "Ваша музыка очень хороша, но что поделать, музыка Александрова больше подходит для гимна". И повернулся к соратникам: "Я полагаю, что надо принять музыку Александрова, а Шостаковича... (Тут вождь сделал паузу; позднее композитор признавался одному знакомому, что уже готов был услышать: "А Шостаковича вывести во двор и расстрелять"). Да разве не прямо в ложе? Неизвестно почему, но вождь закончил так: "...надо поблагодарить" (с.56). Отчего на сей раз не расстреляли и всех остальных участников конкурса, кроме трех победителей — Александрова, Михалкова и Регистана — неизвестно. (А сталинская благодарность, надо думать, имела не только словесное выражение).

Ни за что Волков не поверит и не поймёт, что, если Шостакович действительно сказал так "одному знакомому", то дурачился, хохмил, потешался. А Вы, Владимир Теодорович, своим авторитетом поддерживаете этот лютый вздор человека, не имеющего ни маковой росинки юмора. Пишете, что когда работали над партитурой Восьмого квартета, посвященного памяти жертв фашизма и войны, то "вдруг ощутил, что в одном месте Шостакович показывает, что его расстреливают, его убивают". Флобер сказал: "Мадам Бовари — это я". И Шостакович, разумеется, тоже хотел вжиться в образы жертв фашизма. Но все-таки мы понимаем, что между Флобером и Бовари есть, ну, хотя бы половое различие. Ваш Волков этого не понимает.

"Многие годы,— пишет он,— Шостакович и его семья балансировали на грани катастрофы, под постоянной угрозой ареста, ссылки или полной гибели". Вот такой гибели, как тогда прямо во дворе Большого театра.

Однако, живой композитор вовсе не производил впечатление человека загнанного, несчастного, ждущего беды. Он любил жизнь и жил со вкусом. Не только много работал, писал, но и много слушал, читал, был страстным футбольным болельщиком и даже имел диплом спортивного судьи, играл в теннис, прекрасно водил машину, любил весёлые компании, имел широкий круг знакомых, влюблялся, был не дурак выпить, в силу обстоятельств даже три раза женился и в двух браках был вполне счастлив, родил физически нормальных сына и дочь... Вот между всем этим он и балансировал.

Волков может сказать: всё так, ибо страшные угрозы, беспощадные удары иногда маскировались под премии. Например, под Сталинские премии Первой степени в 1941-м, 1942-м, 1946-м, 1950-м, 1952-м годах. Пять зубодробительных Сталинских ударов! Легко ли вынести! Никто не получил столько этих ударов. А в 1954-м — Международная премия мира, в 1958-м — Ленинская премия, в 1966-м еще и Золотая Звезда Героя... Всё верно, однако же, ведь не дали ему ни орден Суворова, ни Кутузова. Обошли, обидели, оскорбили, унизили...