Газета Завтра 932 (39 2011)

"А не ксенофоб ли ты, Ростовцев?" — может спросить читатель. Какая тут ксенофобия! Представьте себе китайца, который, проснувшись однажды утром, обнаружит, что все его дикторы, телеведущие и обозреватели — японцы, что его дети учат родную историю и литературу по учебникам, написанным папуасами, малайцами, лаотянцами и камбоджийцами, что даже его правительство и прочие высшие государственные органы укомплектованы в основном инородцами. "Караул!" — завопил бы китаец и, подобно товарищу Мао, ушел бы в горы, чтобы начать оттуда народно-освободительную войну.

Бывший сочинский карточный шулер, вычищавший в недалекой юности кошельки состоятельных курортников и имевший в этой связи восемнадцать(!) приводов в милицию, стал ныне крупным политиком правого толка. В теледискуссии он намекнул, что у русских людей не хватает мол серого вещества, потому их постоянно обходят на поворотах люди нерусские. Кудрявый козел, один из организаторов дефолта 1998 года, снова перепутал ум с негодяйством. Ему всё это сошло с рук, ибо пока у власти его дружбаны.

Хотелось бы порекомендовать быдлу не гнушаться повторением пройденного, а откопать в архивах подлинный текст русской народной песни "Дубинушка" и внимательно его прочесть. Если быдлу после этого будут сниться страшные сны, то я останусь доволен.

Р.S. Эти строки я пишу, обращаясь к потомкам: не позволяйте быдлу учиться в университетах, особенно в заокеанских, ибо, выучившись, оно неизбежно начнет осуществлять идиотские реформы, ведущие в никуда. Помните: по данным психиатров, у гейского быдла дебилов в семь-восемь раз больше, чем у других народов России. А посему быдло должно находиться при базаре и торговать там бройлерными цыплятами, чебуреками, газетой "Московский комсомолец", цветами и матрешками. Там, при базаре, ему, быдлу, самое место.

Полностью — в газете «День литературы», 2011, №9

-- «Это — не моё время»

Владимир Бондаренко. Николай Иванович, недавно у тебя наконец-то вышла книга новых повестей. После, страшно сказать, перерыва в четверть века…

Николай Дорошенко. Если быть точным, то после перерыва в двадцать три года…

В.Г. Но за это время в литературу пришло уже не одно поколение самых ярких новых писателей, и наша литература, в общем-то, прожила свою по-настоящему большую жизнь. А ты, вроде бы, неплохо начинал, с первыми книгами вошёл "в обойму" своего поколения, о тебе писали критики в "Литературной учёбе" и "Юности", в "Молодой гвардии" и "Новом мире", в "Литературной газете" и "Литературной России"… Затем на пятнадцать лет ты как прозаик умолк. А когда стали появляться публикации твоих новых повестей, то, опять же, ты с ними оставался даже не в общем вагоне и не в плацкарте литературного эшелона, а на обочине. Нет ли ощущения, что литературный процесс уже не догнать, что уже в него не встроиться?

Н.Д. Если бы было желание догонять, то такое ощущение у меня появилось бы непременно. В то, что сегодня является "реальным", то есть для публики видимым литературным процессом, мне не хочется встраиваться. Представь, ты заглядываешь в цедеэльский буфет, а там народу много, но поговорить не с кем. Ну и пойдёшь домой. И другое дело — прийти, увидеть там Славика Артёмова с Мишей Поповым, сразу захочется провести остаток дня в их замечательной компании. Но ведь и их нет в "реальном" литературном процессе при всём том, что Михаил Попов, с моей точки зрения, один из самых ярких прозаиков. А Вячеслав Артёмов — это крупнейший поэт даже по меркам всего нашего небедного на поэтические имена последнего столетия.