Газета Завтра 941 (48 2011)

Дали был убежден в том, что в исследовании субъективности он пошел дальше Пруста, и он, действительно пошел дальше Пруста и даже, как я думаю, Фрейда. Потому что он иначе решил вопрос о том, кто кого извлекает из хаоса: он извлекает сознание или сознание вытаскивает его из небытия. И Фрейд, и Пруст думали, что сознание — это все-таки ограничения, запреты, а это значит, что человек этими запретами вытаскивает себя из хаоса небытия. Но Дали решил, что это он, Сальвадор — спаситель, своим творчеством извлекает сознание из небытия, и запреты здесь не при чем. Каждая его картина — это структурированная субъективность, послание людям, обращенное к их интеллекту. Он, как Бог, творит мир из грез и галлюцинаций, и ему неведомы стыд и страх.

БЕССТЫДСТВО

Художником быть опасно. Любой художник может быть уничтожен теми напряжениями, которые создаются внутри него галлюцинациями. Напряжение, — говорит Дали, — нужно снимать, выводить наружу, объективировать. Если ты не успеваешь зарисовать свои галлюцинации, то тогда беги от них, танцуй, скачи на лошади, просто кукарекай, иначе они настигнут тебя и разорвут. И здесь тебе уже будет не до стыда.

Дали — бесстыдник не потому, что он плюнул на портрет своей матери, хотя это и постыдно, не потому, что позволял себе рассказывать о своих телесных практиках, о выделениях своего организма, а потому, что он — художник, отсутствие стыда у которого стало условием существования его жизни и творчества. Высказать немыслимое, показать невозможное, сделать видимым изнанку — значит, метафизически уже стать бесстыдником.

Картина Дали "Женские фигуры, воспроизводящие шхуну в движении" является примером метафизической геометрии бесстыдства, в которой женская плоть превратилась в паруса шхуны, и это превращение Дали изобразил как движение.

БЕЗЫДЕЙНОСТЬ

Считается, что сюрреалисты — это, конечно, левые. Андре Бретон и Луи Арагон — коммунисты. Но Дали не является ни левым, ни правым. Быть идейным, значит, быть логичным. Но логика всегда неправа, прав абсурд. Многие левые, следуя логике, не могли силой абсурда стать правыми и стали, как говорит Дали, крысами сточных канав экзистенциализма. Но вот Ленин — это не крыса, это социалистический абсурд, он алогичен. Возможно, что "русский" — это его маска, а на самом деле он китаец.

В 1962 году Дали создает сюрреалистический объект под названием "50 картин, складывающихся на расстоянии 2 метров в 3 портрета Ленина в виде китайца, а с 6 метров в королевского тигра". Внимательный посетитель выставки с расстояния в 8 метров мог заметить, что усы у тигра не обвислые, как у Ницше или у Пруста, а подкрученные, как у Дали, кверху.

Дали настоящий параноик, а не идейный, поэтому Ленин ему являлся с ягодицей трехметровой длины, которую подпирал костыль. На руках у него Дали видел маленького мальчика. Этим мальчиком был он сам, Дали. При этом Ленин смотрел на него людоедом, а Дали кричал: он хочет меня съесть! Таким было отношение Дали к идее коммунизма.

Иным было отношение Дали к правым, к идее фашизма, к Гитлеру. К сожалению, Пушкинский музей не показал нам "Загадку Гитлера", а напрасно. В 1937 году в "Загадке" Дали изобразил огромную тарелку. На нее он положил несколько гусениц и бросил потертую маленькую фотографию Гитлера, как если бы ее нужно было для чего-то сжечь. Над тарелкой он изобразил засохшее дерево, на дереве — зонтик, и аллегорию власти — огромную телефонную трубку, которая роняет слезу по тому, кто лежит на тарелке.

В Гитлере Дали разглядел манию развязать войну, чтоб потом ее проиграть и погибнуть.

РЕЗЮМЕ

Пушкинский музей познакомил нас с работами Дали. Теперь мы с полной уверенностью можем сказать, что сюрреализм — это все-таки Дали.

Борис Лизнёв -- Первый план

У нас в деревне был заведующий мясомолочной фермой. Он главенствовал над всеми телятниками и коровниками, доярками и пастухами, кормами и силосными башнями. Его звали Николай Абрамович Попов. Он был весьма жёстким, следил за дисциплиной, за выполнением плана. При нём колхоз всегда находился в передовиках. Первое место по сдаче молока и мяса в районе. Но из всех работников колхоза он просто вил верёвки. В результате его недолюбливали и даже иногда называли зверем.

Когда в 90-е годы колхозы и совхозы перестали существовать, Николай Абрамович ушёл на пенсию, заскучал, стал никому не нужен. Он часто приходил к нам во двор поговорить с моей матерью. Они были ровесниками, когда-то даже учились в одном классе.