Газета Завтра 960 (14 2012)

К какому стилю можно отнести эти работы Гинтовта? Безусловно, это постмодерн. Но какой-то особенный. Постмодерн деконструирует смыслы. И это делают картины Гинтовта. Мы видим на них знакомые объекты — Кремль, Красная площадь, Мавзолей, храм Василия Блаженного… Но они вынесены из контекста, властно оторваны от банальных связей и привычных структур. Это постмодерн, да. Но… Но в этом нет ни иронии, ни нигилизма, нет издёвки. Это серьезно, совершенно серьезно. Художник взялся за дело по-настоящему. Это, наверное, может напугать. 

Второе: деконструируя, Гинтовт реконструирует. Создает из существующих ансамблей и высокоторжественных галлюцинаций новые грандиозные ряды видений, картин, событий. Старый нарратив мягко, но уверенно, отодвинут, как портьера, однако, лишь для того, чтобы дать место новому нарративу — на сей раз построенному по всем правилам глубинной и четкой отточенной рефлексии.

Это, собственно, и есть евразийство и Четвертая Политическая Теория: мы делаем шаг вперед, вправо и вверх, переступая настоящее, запутавшееся в своей тупиковой автореферентности и… И оказываемся в пейзажах Беляева-Гинтовта, все там же, на той же широте и долготе, но явно при этом где-то еще. Там и не-там в одно и то же время, здесь и не-здесь. Это и есть ткань евразийского сна.

Александра РУДЫК.

Из 21 изображения только три сделаны в привычной технике palm printing. Это так называемая »входная группа«. На первом — чешуйчатые, отсылающие к кремлевским, ворота открываются загадочным образом: при помощи неких магических шаров и спирали наподобие телепорта из советских научно-фантастических фильмов. Перед ними — караул: люди и зооморфы с алебардами-бластерами в руках. Вторые два — зум, многократное увеличение стражников, их крупные поясные портреты. Даже не видя оставшихся 18 изображений, понятно, что Беляев-Гинтовт дал выход тому, что интересовало его всю жизнь, — театральности и кинематографичности. Изображения-декорации похожи на скриншоты из какого-то футуристического фильма вроде ланговского »Метрополиса«, только еще менее приспособленного для живых существ. Примечательно, что жителей города для такого большого проекта критично мало. Кажется, что здесь никто не живет вовсе. Главные объекты — художественные »декорации«, колоссальная архитектура и накрывающее конструкцию бесконечное небо то в сполохах северного сияния, то в громадных радугах, то рассеченное исполинскими молниями тропических гроз далеких эпох после глобального потепления.

Оставшиеся статичные работы — сочетание органики и неорганики. Кроме palm printing упомянутой входной группы, художник освоил новаторскую технику — принт нанокраской с УФ-отвердителем на различные материалы. Часть изображений нанесена на лаковые панели, изготовленные »по рецепту« слоеного монгольского лука, то есть, из жил и дерева. Другая часть — на войлочные плиты, армированные деревом (вроде юрты), золоченные вручную. И третья — на панели, сделанные, подобно китайским шкатулкам, из яичной скорлупы и органического клея. Мелкие прожилки-трещинки идут по этим работам, как кракелюры, придавая глубину и усугубляя историчность восприятия произведений.

Новая Москва — гигантское киберпространство, покрытый постоянно меняющимся орнаментом город, наполненный ступами, юртами и хтоническими существами. Однако в нем бережно сохранилась привычная нам историческая застройка: и церковь Ивана Грозного из Коломенского парка, и ансамбль Красной площади, и высотка на Котельнической набережной — только масштаб совершенно несопоставим с человеческим. Сопоставлять и не надо. По Беляеву-Гинтовту, будущее расчеловечено. Это мир многосредных космических кораблей, стилизованных под кремлевские звезды, громадных полуобитаемых городов, заданного ритма.

Это можно назвать футурологией, усугубленной отчетливым кинематографическим эффектом. 12 работ из 21 являются диптихами. Изображения сопровождаются видеопроекциями, полностью дублирующими живописное изображение. Только вопреки станковой статике на экранах с 30-секундными видео заметно движение облаков, птиц, пролета тех самых кораблей-звезд, свечение шпилей, мерцание огней. Совершенно очевидно, что этот сон разума — продуманная фантазия, написанная вовсе не для предсказания будущего или из тяги к мировому господству. Беляев-Гинтовт здесь практически художник эпохи романтизма, для которого важен в первую очередь конфликт, катаклизм, вылившийся в мощную символичную архитектуру — единственную оставшуюся на земле гармонию.