Газета Завтра 970 (27 2012)

Диктофон исчерпал свой ресурс. Наконец можно было перейти к чаепитию. Мы сидели с Виктором Николаевичем в уютном кафе, что разместилось в здании XIX века, где стены похоже больше на стены крепости. На подставке, под которой горела свеча, стоял прозрачный чайник, листья чая причудливо переплетались с дольками апельсина, лимона, еще каким-то ароматными снадобьями… Согревающий чай был чудесен. Надо сказать, что имя Виктора Николаевича Николаева я запомнила еще до оглашения имен лауреатов Патриаршей премии. Меня задело: с чего вдруг этот собранный, подтянутый человек, прошедший Афган говорил не о сражениях, а говорил о проблемах семьи, подвиге женщины. И так недопонимание осталось бы недопониманием, не задай я за чаем, казалось мне, светский вопрос: как вы пришли в литературу?

В.Н. Этот вопрос самый важный. Я по образованию не писатель и не думал никогда, что литература станет моей жизнью. А дело был так. Когда я был в Афганистане, 1988 год, я летал в группе ПДГ, поисково десантной группе. Мы выполняли задачи поиска, спасения терпящих бедствие, попавших в плен; поиска и уничтожения караванов, ну абсолютно штатная рутинная работа войны. У нас было примерно два-три вылета каждый день, по два - два с половиной часа. Летал я на 011 борту с Николаем Майдановым, дважды героем России. Наша задача: найти бандгруппу, навязать ей бой и возвращаться к себе на базу. Однажды, это было 3 января 1988 года, мы получили задачу о спасении десантников, которые были зажаты на высоте примерно три с половиной тысячи метров. Наших ребят мы нашли довольно быстро, подобрали и пошли к себе на базу. При заходе на посадку были сбиты. Мы упали, не долетев до своей взлетно-посадочной полосы, на свое же минное поле. И вот в результате этого падения у меня была очень сильная контузия. Контузия такова, что у меня шлем лопнул в двух местах. Я выбрался из вертолета на четвереньках и ползал по минному полю, а плотность заминирования была примерно 80 сантиметров – мина. И здесь надо сказать о главном. Есть такое понятие – ёкнуло сердце. Знаете, оно, видимо, в подавляющем случае знакомо лишь женщинам. Тогда ёкнуло нестерпимо сердце у моей жены. И она вдруг начала читать молитву. Мы были люди некрещеные, в храм мы не ходили, но, видимо, если в роду у тебя есть крещеный человек, то мистически и генетически по крови это передастся и в самый закритический момент сыграет ту благодать, ради чего это где-то в древнем роде совершено было. И вот пока жена читала молитву, я ползал по минному полю минут, наверное, двадцать и ни разу не подорвался.

Война для меня закончилась, я вернулся домой и поступил в Москве в Военную академию. Но последствия ранения сказались таким образом, что на третьем курсе при ответе на вопросы преподавателя я потерял сознание. Меня доставили в госпиталь Бурденко. Врачи сделали обследование и диагноз был такой: рак левой височной доли, гнойник величиной с куриное яйцо. Моей жене сказали: операцию делать бессмысленно, он все равно умрет, максимум проживет около трех месяцев, не приходя в сознание. И я не знаю, хватило бы у меня столько мужества и стойкости? Но жена сказала – операцию делать. Операцию стали проводить в большей степени для демонстрации студентам: что бывает с пораженным мозгом.

А вот однажды, задолго до этого мы гуляли возле Новодевичьего монастыря. Недалеко было общежитие нашей академии. И мы зашли в монастырь, купили поясок Живый в помощи и иконку Владимирской Божьей матери. Ну все покупали, и мы купили. Принесли домой, положили в шкаф и забыли. И видно эти святыни были приобретены для этого часа. Моя жена достала поясок Живый в помощи, и все восемь часов, что длилась операция, простояла на молитве. А дочь, казалось бы, что понимает 7-летняя девочка? достала Владимирскую, прижала к груди и просидела в углу квартиры пол суток, не прося ни пить, ни есть.