Газета Завтра 972 (26 2012)

Во-вторых, нас объединяла неугомонность (некая пассионарность, я бы сказал). Были где-то рядом с нами друзья, близкие нам по взглядам на мир разрушителей, но впавшие в пессимизм и умолкнувшие надолго, замкнувшие свои уста. Это были наши прекрасные русские писатели, сломленные новым режимом. Мы их жалели и им сочувствовали, но сами молчать не желали. Нас и объединяло постоянное стремление описывать мир разрушения и хаоса, быть не просто летописцами трагического времени, но хоть в чём-то и борцами с ненавистным нам криминально-буржуазным ельцинским миром. У каждого из нас ежегодно выходило по одной, а то и по несколько книг, иные нам завидовали, нас ненавидели. А мы нуждались в дружеской поддержке, ибо за неимением реальной критики становились сами себе критиками. Афанасьев писал о Личутине, Личутин о Проханове, Проханов об Афанасьеве и Личутине, а я писал обо всех. 

Но, уверяю читателя, это не был кружок самообслуживания, мы знали себе и друг другу реальную цену, и критерии разборок у нас были достаточно высокие. В этой атмосфере нельзя было не писать, не замышлять о чём-то величественном и бунтующем. Даже более дальний ряд наших друзей (нельзя сказать, что они хуже нас или лучше, просто в силу обыкновенных жизненных причин в ближайший наш круг они не входили), назову из них Тимура Зульфикарова, Станислава Куняева, Виктора Пронина, Анатолия Кима, — это тоже были не "бывшие классики", а творческие люди, активно определяющие современный литературный процесс. 

В нашей компании мы были все равны друг другу, и если был один — организационный — лидер Александр Проханов, то в литературном плане мы никогда не давили друг на друга. Тем более, мы все давно уже стали нужны друг другу. И Толя постоянно нам звонил (особенно в своих разочарованиях, в своих срывах, в своей увлечённостью игрой, в своей борьбе с однорукими бандитами). 

Мне кажется, неистово играя в этих игровых автоматах, он как бы продолжал свою борьбу с машиной, с машинной бездушной цивилизацией. Он хотел доказать, что человек сильнее, что человек победит... 

Он сам постепенно погружался в атмосферу зла и, зная как это опасно, выдумывал монстров и вампиров, которые пожирали бы друг друга, освобождая место человеку. Но монстры всё-таки пожрали его самого. Он сгорел в атмосфере зла. Думаю, он и скончался 8 октября 2003 года от перенапряжения, от душной разрушительной атмосферы общества. И лишь его книги: "Московский душегуб", "Ужас в городе", "Первый визит Сатаны", "Монстр сдох" (и много других, ведь Анатолий Афанасьев был самым настоящим трудоголиком, как и все мы, и написал десятки книг, создав воистину свой афанасьевский мир героев и антигероев, мир, где, хоть и на последних страницах, но зло побеждалось!) и самая последняя его книга, "Укус бабочки", — остаются всем нам для того, чтобы уже мы, будучи его своеобразными посланниками, продолжали борьбу со злом. 

Его можно было бы принять за крутого постмодерниста, сочиняющего свои "Головоломки" как бы на потеху играющей публике, развлекающего новых хозяев жизни похождениями о самих себе. Но почему-то, в отличие от "Головоломок" или шалостей Славы Курицына о стреляющих матадорах, ни критика не хотела видеть в Анатолии Афанасьеве постмодерниста, умело использующего все незамысловатые приёмы триллеров и ужастиков, ни номинаторы премий, типа Дмитрия Быкова или Юлии Латыниной, не спешили выдвинуть Анатолия Афанасьева на очередного "Букера" или же "Национальный бестселлер". 

Вроде бы такая концентрация убийств и ужастиков чуть ли не на каждой странице его серии антиутопий, такое нагромождение самых невероятных ситуаций, что на звание простого обычного детектива или же незамысловатого ужастика ни "Московский душегуб", ни "Бойня в Москве", ни "Ужас в городе", ни "Укус бабочки" никак не могли претендовать. 

Но и игровой, постмодернистской, пародийной прозой афанасьевские книги тоже никак не хотели признавать. Чересчур явственно и реально было это зло, чересчур искренне автор ненавидел всех своих злодеев, и чересчур реальной оставалась обстановка в описываемых им городах и посёлках. Что-то прежнее от былого реалистического исповедально-лирического Афанасьева мелькало в его третьестепенных персонажах. 

Простой сатирой, как считает, к примеру, его друг Тимур Зульфикаров, я бы его книги тоже не назвал. Пусть даже сатирой свифтовского уровня. 

Нет, это всё же мифический реализм наших дней. Это достоверная передача всего того зла, которое накопилось на наших улицах. Афанасьев не верит ни партиям, ни движениям: захотели бы, и в 1991 году раздавили бы гадину зла, и в 1993 году решительнее бы действовали с властными структурами, и в 1996 году не стали бы изображать из себя проигравших, а подняли бы народ на бунт.