Газета Завтра 973 (30 2012)

Песня — это лекарство! Для души, для тела. Не случайно медики говорят, что хоровое пение буквально прочищает утробу человека. Возвращает здоровье и молодость. Поэтому песня так полезна для людей пожилых. Хору ветеранов Октябрьской железной дороги (Санкт-Петербург) — почти тридцать лет. Тридцать лет покоя, блаженства и праздника, как говорят они сами. Именно об участниках хора — ветеранах войны и детях той страшной поры — и хотелось бы сегодня сказать несколько слов.

"Вот такая война"

— Нас было семеро детей, я — старшая, — рассказывает 86-летняя Анна Дмитриевна Лисютина. — После школы поступила в машиностроительный техникум в Ленинграде. Отучилась два курса, и тут — война. Мы, студентки, собрались и пришли в военкомат: "Пошлите на фронт. Будем выносить раненых". Нам ответили: "Вы сами дети! Уходите". Мы ни в какую. Расскандалились, разругались. В итоге нам сказали: "Хорошо, раз такие настырные, пойдёте на курсы медсестёр". В конце 41-го нас распределили по госпиталям. Я попала в эвакогоспиталь 88.

Анна Дмитриевна прерывается. Смотрит в окно. Руки подрагивают…

— Красивое здание госпиталя было, старинное, красным деревом внутри обито. Всё пожгли. Холодно было. И есть нечего. Это первая зима была, самая страшная зима. Все мы, медсёстры, тогда заработали вторую группу дистрофии… 

Она снова прерывается, глаза застилают слёзы. 

— Не могу. Сейчас буду плакать. Не буду вспоминать, расскажу лучше, чем кончилось! 

Дома, в Калужской области, о судьбе Анны ничего не знали. После прорыва блокады её отправили в Москву. "Пустите домой, хоть покажусь родителям", — попросилась она в столичном военкомате. Пустили. 

— Добралась до деревни. Побежала домой. А все в поле были. Меня только один маленький мальчик встретил. "Ты чья?" — спросил. А это братик мой был. Не помнил меня. А потом остальные дети прибежали. А потом и вся деревня… 

Бывшая медсестра снова прячет глаза в морщинистых ладонях.

— Извините… Вот такая война…

Второй день 

Виктор Алексеевич Сырковский — железнодорожник со стажем в пятьдесят один год. Родился в Псковской области. Ребёнком попал в оккупацию. Видел и немцев, и наступающих наших. "Всё вспоминать — книгу написать можно", — говорит он. 

Рассказывает про первую встречу с фашистом.

— Мы все на лошадях сызмальства были. Я на своей Мухе в поле работал. В небе в это время разыгрался воздушный бой. Муха как услышала этот рокот, так рванула, я упал, а она ускакала… И вот немец подбил наш ЯК-1, деревянный самолётик. Это ведь 23 июня ещё было, второй день войны! Наш сумел приземлиться: метрах в ста от меня ударил колёсами о камни, развернулся. А немец прилетел добивать. Дал из пулемёта очередь! Как меня не задел — не знаю… Потом люди из деревни прибежали. Лётчика раненого вытащили… И лошадь моя пришла. Стыдно ей, что бросила. Подошла ко мне и языком лицо лизать стала.

Родная кровь

Зоя Николаевна Осипова улыбается, смеётся, буквально светится! И не скажешь, что ей пришлось пережить блокаду. 

— Родилась я в 1937 году, — рассказывает она, — в татарской семье. Сначала жили в Пушкине. Отец ушёл на фронт. Пятеро детей нас осталось. Когда он прощался, уходил, снова возвращался… Три раза возвращался обнять нас! А маме предложили эвакуироваться. Но она отказалась: "Куда я с такой оравой?" Когда немец начал наступать, отправили в Ленинград. 

Через три дня кольцо вокруг города сомкнулось.

Куда было идти? Мать с пятерыми ребятишками шла по набережной Мойки и плакала. На пересечении с Антоненковым переулком её увидела женщина. Внимательно оглядела… 

— Стой! Ты что плачешь?

— Не знаю, куда податься… 

Незнакомка оказалась татаркой.  Узнала в несчастной родную кровь.

— Иди, я тебя к себе возьму.

Стали жить вместе. 

— Три мамы, восемь детей, — говорит Зоя Николаевна. — Все садились за один стол. Ни одного бранного слова никто никогда не произнёс! Единой семьёй были… 

В живых тогда остались только две мамы и пятеро детей. 

Долгожданный сон

Староста хора Зинаида Михайловна Калягина войну помнит плохо. Быть может, это и к лучшему.

В 42-м на фронте погиб отец. Тогда же от голода умерла мама. К себе взяла тётя. "Вторая мамочка!"

— Когда она уходила на работу, то я оставалась одна, — говорит Зинаида Михайловна. — В доме не оставляла — боялась, что попадёт бомба. Но беспокоилась, когда оставалась и на улице: как бы не съели. Помню, у меня были скамеечка и маленький чемоданчик… А ещё помню, как Бабаевские склады горели. Точнее, только зарево. И запах. Запах горелого сахара.

— А папу, родную маму не помните?