Газета Завтра 982 (39 2012)

Когда-то у человека что-то не получается, он не может что-то по незнанию, неопытности, то все пытаешься как-то вразумить, показать, исправить. Есть категория людей, которая для себя придумала правила, пришла в монастырь и не пытается жить монастырской жизнью, а пытается подстроить монастырь под себя: "Надо жить, как я. Надо столько-то часов молиться, вы все живёте неправильно. Я вам покажу, расскажу". Когда такого человека пытаешься в монастырские рамки, уставные, в монастырскую традицию ввести, то он сопротивляется. Одно дело, когда он не может, не знает, а другое дело, когда не хочет. Тогда, конечно, такой человек становится соблазном для других. Почему ему можно, а мне нельзя? — и начинается разброд. 

Всегда кажется, что другому проще живется. И послушание-то у него легче, и келья у него лучше, и возможностей у него больше. Я иногда использую такую вещь, как ротация трудников на послушании. Хорошо, тебе кажется кухня легкая? Пойди-ка, поработай. Тебе кажется, что скотники ничего не делают? Пойди-ка туда. Когда этот круговорот делаешь, то удается сглаживать очень многие углы недовольства, потому что он смотрит со стороны: "Что значит скотник? Целый день спит. Я вот тут работаю на общих послушаниях, а он спит…" А ведь скотникам нужно встать в четыре утра, уйти в девять вечера, а не в пять с послушания. Естественно, днём он немножечко отдыхает. Когда сам человек этим поживет недельку-другую, то все претензии снимаются. У меня было такой один на кухне: "Да что там скотники делают? Спят только!" Как раз тогда была зима, январь месяц. Я его переставил к коровам. Он на четвёртый день замолил: "Всё, я там умру". — "Ты же говорил, что они там ничего не делают, только спят". Сложный монастырь организм, конечно, сложный. 

Когда человек приходит проситься — не в монахи, хотя бы в трудники, — то к нему предъявляется определенный минимум требований. Желательно, чтобы при нём был паспорт и желательно, чтобы человек пришел трезвым. Но иногда берешь человека и не понимаешь "почему?", и в принципе потом ты в нем не разочаровываешься. Такие моменты тоже бывали. А другим отказываешь сразу, вроде бы нет видимых причин, но почему-то отказываешь. Хотя в принципе всегда стараемся дать шанс всем. Не принимаем, скажем, уже таких откровенно опустившихся людей, потому что уже опыт показывает — он придёт под зиму, работать не будет. Придёт для того, чтобы создать проблемы: либо что-то украсть, либо напиться, либо дебош тут устроить. В любом случае, как только в нём понадобится нужда, то есть, весною, когда самые работы — он убежит. Вот таких-то я за очень редкими исключениями беру. Очень настороженно относимся к людям, которые приходят и говорят: "Всё, я уже в монахи". Опять же, практика показывает, что такой человек и двух месяцев не продержится. 

Или еще спрашиваешь: "А что ты умеешь делать?" — "Я всё умею!" — "Зачем ты пришел в монастырь?" — "Я пришел заниматься тем, чем вы здесь занимаетесь". — "А чем мы здесь занимаемся?"

У меня есть трудник, которого привезли, потому что он стремительно спивался. Его привезли родственники на месяц. Он пробыл этот месяц, решил остаться еще на месяц, потом еще. Потом он полностью бросил пить. Бросил курить. Человек сделал над собой усилие. Сейчас мы приняли его в братья. Вот такой путь. Господь — он же Творец, поэтому каждому он находит путь. 

Отец Мелхиседек пришел в монастырь, приехав в отпуск на три недели. Вот что он рассказывает: "Первую неделю просыпался с той мыслью, что сегодня уеду и ложился с той же мыслью, что завтра утром я уеду. К концу третьей недели, знаете, такое чувство было, когда долго где-то скитался и наконец вернулся домой. Было такое чувство, что не хочу больше никуда. Острое чувство дома. 

У меня мама, ей уже много лет, и когда я ее навещаю, то говорю: "Ну, всё, мам, я домой", и она с некоторой ревностью: "А ты где? Ты что, не дома?" Дом — это монастырь. Искушений было много и проблем. Но Господь хранил, и ни разу не было такого желания вернуться в мир или сожаления о том, что пришёл в монастырь". 

 Наверное, мы, русские люди, очень много себя жалеем в последнее время. Нам себя жалко, и отсюда очень много наших всех бед: "Ах, там хрустнуло, ах, там заныло". Хрустнуло, и что? Вперёд, пошёл работать! Смотришь на старых священнослужителей — они так работают, служат, а тут намного младше этого священника и уже: "Ой, тут болит, тут болит", — жалуется. Веры мало. И очень много самости, то есть своего "я". Вот этого очень много. Отсюда тяжело прислушиваться к чужому мнению, принять его.

Иногда бывает, знаете как? Даже себя на этом ловлю. Иногда упрямство не позволяет изменить точку зрения. Мне говорит человек младше меня по статусу, по какому-то еще признаку. Я головой-то понимаю, что он прав, но признать то, что он прав, ох, как нелегко бывает.