Газетные статьи

— Ну, это они признали за самую правильность. Допили графин. — „Ну-ка, нацедите там“, — говорит Миронов. Один товарищ взял графин, ушел. Через малое время приносит — полон. Продолжают разделять время. Наливают всем. И мне в том числе. Гугняев говорит: „Ну вот, Зеленков, раз ты попал к нам, погляди, за что мы сражаемся. Сражаемся мы за революцию, а также за интернационал, за власть народа и за счастливую долю народа, а вы, темное несознательное стадо, идете за офицерские и генеральские погоны. Вот поживешь — увидишь, какой у нас строй коммуны“… — Пожить с удовольствием, Григорий Мануйлыч, — говорю, — но только не надеюсь головы сносить в целости — дюже серьезная у вас коммуна… Даже не знаю, жив ли останусь, но каждого часу жду, что решит меня какой-нибудь товарищ… — „Раз довели тебя до Миронова, то будь уверен: больше пальцем никто не посмеет тронуть. Куда нам его приставить, Филипп Козьмич?“ — „Никуда приставлять мы его не будем, дадим ему литературы, пусть идет назад“. — „Дело! Пущай отнесет литературу и объяснит несознательному стаду, чего видал“… — Ну это хорошо, — думаю, — нечего же мне и пол в тюрьме выламывать — то ли уйдешь, то ли нет, а тут сами проведут… Принесли еще графин, выпили. Песни заиграли, революционные… Потом меня назад в тюрьму отвели.

Заночевал в тюрьме третью ночь, жду: придут, мол, принесут литературу, выпустят… День проходит — нет. Еще ночь переночевал. Заутра — слышим: последовало распоряжение — опять в наступление…

Ну тут меня и пошли перегонять из тюрьмы в тюрьму. Все тюрьмы вверх по Медведице пересчитал: был в Мариновской, в Островской, в Березовской. Сидел уже не один, других попригнали. Раз привезли восемь стариков березовских — ни глаз, ни губ не разберешь, до того были избиты. Взяли в плен тогда их около сотни, довели до тюрьмы восемь человек, остальных в расход пустили…

18 сентября — это уже больше месяца прошло — заходят ко мне опять еланские казаки, которые в лопуховской тюрьме меня подкармливали. — „Ты всё сидишь?“ — Сижу. — Долго же ты… Верно, забыли про тебя»… — Может, и забыли. Вот вшишек кормлю, второй месяц рубаху не сменял. — «Мы тебя возьмем на поруки»… — Когда бы ваша милость была!..

Пошли они к Миронову, через малое время приходят назад: «Ну, пойдем, дают тебя нам на поруки». Приводят к Миронову. — «Ну вот, — говорит, — отпускаю тебя, Зеленков, на поруки товарищам, гляди, слово содержи твердо. Вот тебе записка, пойдешь к каптенармусу, по этой записке получишь шинель, сапоги, одежду. Ну, помни, слово содержать твердо!»… Я вспомнил первым долгом про коня.

— Товарищ Миронов, — говорю, — вот у меня тогда в Громках коня отобрали, желал бы я служить революции на своем природном коне… — «Гм… да… коня тебе дай, а ты на другой день шапочку сымешь и — до свидания?» — Никак нет, этого я себе нитнюдь не позволю! А только жаль мне коня своего природного, и сердце болит, что ездит на нем другой… — «Ну хорошо. Вот тебе записка. По этой записке можешь ты своего коня взять, если только он окажется цел, во всякое время и во всяком месте. А сейчас назначаю я тебя к арестованным, будешь пленных караулить»…

Вот. То сам сидел, а то стал караулить тех, кто со мной сидел. Клетские казаки также со мной сидели — я за них стал хлопотать перед Гугняевым, чтобы их выпустили, — за них, мол, ручаюсь. — «Ты — говорит — сам только на поруки взят, а за других уже поручаешься». Однако выпустили. Дня через три меня к оружию назначили, при обозе первого разряда. Это было около Сенного хутора. Ну, тут я решил бежать — патронов заготовил, винтовку любую из воза можно взять. Однако дюже мне коня своего хотелось выручить, через коня я еще дней пять провел у Миронова. Расспрашиваю, разузнаю: такой-то мол конь, приметы вот какие. Нигде не оказывается. Наконец, напал на след: конь мой, оказывается, остался в Грачах — у того самого солдата-красногвардейца, который при мне повел его. Солдат этот заболел и остался лежать в той местности. — Ну, значит, быть делу, коня мне оттуда не выручить…

28 сентября, когда Сутулов левым берегом Медведицы зашел в тыл Миронову, началось отступление. Ну тут уж раздумывать нечего, надо было уходить. Говорю своему товарищу — клетскому: — Вася, нынче ночью давай уходить. — «Уходить с удовольствием, да куда сунуться-то? Как бы пуля в затылок не угодила»… — А вот, мол, я взял слух, что у них позиция эту ночь будет вот по этим буграм, а обозы в ночь пойдут вперед. Ну, приотстанем около задней подводы, а ночью вдаримся к Медведице, там как-нибудь переберемся… «Ну так и — так!»