Где апельсины зреют

— Да ужъ должно быть теперь большаго изверженія не бываетъ, коли вс путешественники ходятъ и смотрятъ. Это въ древности было.

— А вы говорите, что и теперь горящія головешки и уголья летятъ.

— Летятъ, въ этомъ-то и интересъ, что летятъ, но не надо близко подходить туда, гд летятъ, когда пойдемъ на Везувій.

— Нтъ, Глаша, я непремнно хочу отъ везувнаго уголька закурить папироску. Папироску закурю и яйцо спеку и привезу это яйцо въ Петербургъ въ доказательство, что вотъ были на Везувіи, сказалъ Николай Ивановичъ. — И угольковъ захвачу. Тамъ, говорятъ, цлыя горы углей.

— Вотъ гд самовары-то ставить, подхватилъ Конуринъ. — А у нихъ наврное тамъ, на Везуві и самоваровъ нтъ и, какъ везд заграницей, даже не знаютъ, что такое самовары.

— Да вдь это каменный уголь а онъ для самоваровъ не годится. Везувій каменнымъ углемъ отопляется.

— Отопляется! иронически улыбнулась Глафира Семеновна. — Кто же его отопляетъ! Онъ самъ горитъ, съ поконъ вка горитъ, то и дло страшныя разрушенія длаетъ. Вс боятся его въ Неапол, когда онъ ужъ очень сильно горть начинаетъ.

— Боятся, а потушить никакъ не хотятъ? спросилъ Конуринъ. — Вдь вы говорите, что этотъ самый Везувій на берегу моря. Ну, взялъ, созвалъ всю пожарную команду, протянулъ изъ моря кишки да накачивай туда въ нутро.

— Иванъ Кондратьичъ, что вы говорите! Да разв это можно!

— Отчего нельзя? На цлыя версты тунели для желзныхъ дорогъ подъ землей здсь заграницей въ горахъ проводятъ, по скаламъ мосты перекидываютъ, а Везувій залить не могутъ? Ну, накачивай туда воду день, два, недлю, мсяцъ — вотъ и зальешь. Наконецъ, водопроводъ изъ моря проведи, чтобъ заливалъ. Иностранецъ, да чтобъ не ухитрился тору огнедышащую залить! Ни въ жизнь не поврю. А просто они не хотятъ. Вы вотъ говорите, что только на этотъ Везувій и здятъ сюда смотрть. Вотъ изъ-за этого-то и не хотятъ его залить. Зальешь, такъ на что подутъ смотрть? И смотрть-не на что. А тутъ публика-дура все-таки здитъ смотрть и итальянцы о нихъ трутся, наживаются.

— Полноте, полноте… Что вы говорите! махнула рукой Глафира Семеновна.

— Врно. Какъ въ аптек врно… стоялъ на своемъ Конуринъ. — Итальянцы народъ бдный, все больше шарманщики, акробаты, музыканты, кто на дудк, кто на гитар — вотъ они и боятся свою гору потушить. Опасность… Что имъ опасность! Хоть и опасность, а все-таки потерся отъ иностраннаго ротозя — и сытъ.

Конуринъ еще разъ звнулъ, прищурилъ глаза и сталъ усаживаться поудобне.

— Опять спать! Вы ужъ не спите больше. Сейчасъ прідемъ въ Неаполь, остановила его Глафира Семеновна.

— Да неужто сейчасъ? А я хотлъ сонъ свой доспать. Можете вы думать, какой я давеча сонъ видлъ, когда вы меня разбудили, крикнувши про море! И разбудили-то на самомъ интересномъ мст. Вижу я, что будто мы еще все въ Рим и пью я чай у папы римской.

— Сочиняйте, сочиняйте!

— Ей-ей, не вру! Гостиная комнатка будто эдакая чистенькая, гд мы сидимъ, канарейка на окн, столикъ красной салфеткой: покрытъ, самоваръ… Точь-точь, какъ вотъ я у одного игумена въ Новгородской губерніи чай пилъ.

— Какъ ты можешь папу видть во сн, когда ты на яву его не видлъ! усомнился Николай Ивановичъ.

— А вотъ поди-жъ ты, во сн видлъ. На мнялу Никиту Платоныча будто онъ похожъ, и разговорчивый такой-же… Спрашиваетъ будто онъ меня: “а дятъ-ли у васъ въ Питер наши итальянскія макароны”?

— Вздоръ! Какъ ты могъ съ нимъ разговаривать, ежели папа только по итальянски говоритъ.

— Чудакъ-человкъ! Да вдь это во сн. Мало-ли что можетъ привидться во сн. Отлично будто говоритъ по русски. Потомъ, наклонился онъ будто-бы ко мн…

— Пустяки. И слушать про глупости не хочу, сказала Глафира Семеновна и отвернулась къ окну.

— Наклонился онъ будто-бы со мн къ уху, улыбается и шепчетъ: “хотя, говоритъ, Иванъ Кондратьичъ, намъ, по нашей тальянской вр, вашей русской водки и же полагается пить, а не долбанемъ-ли мы съ вами по баночк”?

— Врешь! врешь! Сочиняешь! Чтобъ папа водку съ тобою пилъ! Ни въ жизнь не поврю! воскликнулъ Николай Ивановичъ.

— Да вдь это-же во сн. Пойми ты, что во сн. И только онъ мн это сказалъ — вдругъ Глафира Семеновна кричитъ — “море”, и я проснулся. Такая досада! Не проснись — выпилъ-бы съ папой по собачк нашей православной водчишки.

— Дурака изъ себя ломаешь, дурака. Брось!

— Даю теб слово. Побожиться готовъ. И вдь какъ все это явственно!

— Смотрите, смотрите! Везувій показался! Кричала Глафира Семеновна, указывая рукой въ окно. — Вотъ это получше вашего папы съ водкой. Ахъ, какая прелесть!

— Гд? Гд? заговорили мужчины, встрепенувшись, и тоже стали смотрть въ окно.

Передъ ними на голубомъ горизонт, при закат солнца виднлся буро-фіолетовый, нсколько раздвоенный вверху конусъ Везувія. Тонкой стрункой, постепенно расплываясь въ маленькое облачко, изъ его кратера выходилъ дымъ.

— Это-то Везувій? спрашивалъ Конуринъ, ожидавшій совсмъ чего-то другаго.

— Ну, да. Видите, дымится, отвчала Глафира Семеновна.

— А гд-же пламя-то? Гд-же огненныя головешки?

— Боже мой, да разв можно при дневномъ свт и на такомъ далекомъ разстояніи видть огонь и головешки! Это надо вблизи и ночью смотрть.