Где апельсины зреют

— Постой, постой… Да развѣ въ Помпеѣ-то мертвецы прежде были? — спросилъ Перехватова Грабулинъ.

— То-есть какъ это мертвецы? Пока Помпея была не засыпана, они были живые.

— А какъ-же они по латински-то разговаривали? Вѣдь самъ-же ты говорилъ, что латинскій языкъ — мертвый языкъ.

— Теперь онъ мертвый, а тогда былъ такой-же живой, какъ и нашъ русскій.

— Что-то, братъ, ты врешь, Рафаэль.

— Не слушай, коли вру. Вотъ какія у древнихъ помпейцевъ постели были. Видите, ложе изъ камня сдѣлано, — обратился Перехватовъ къ Глафирѣ Семеновнѣ. — Вотъ и каменное изголовье.

— На манеръ нашихъ лежанокъ стало быть! Такъ, такъ… кивалъ Конуринъ.

— Но неужели-же они спали на этихъ камняхъ безъ подстилокъ? — задала вопросъ Глафина Семеновна.

— Какъ возможно безъ подстилокъ! — отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — Навѣрное хоть войлокъ какой-нибудь подстилали и подушку клали. Вѣдь и у насъ на голыхъ изразцовыхъ лежанкахъ не спятъ. Какъ столовая-то по латыни?

— Триклиніумъ.

— Триклиніумъ, триклиніумъ… Хорошее слово.

Проводникъ велъ компанію въ стѣны другаго зданія.

LI

— Сasа di Niobe! возгласилъ проводникъ, вводя компанію въ стѣны большаго зданія, и сталъ по нѣмецки разсказывать сохранившіяся достопримѣчательности древней постройки.

Перехватовъ переводилъ слова проводника.

— Это, господа, былъ домъ какого-то богача, магната. Вотъ спальня, вотъ столовая, вотъ садъ съ остатками мраморнаго фонтана, говорилъ онъ. — Въ теченіи восемнадцати столѣтій даже вотъ часть свинцовой трубы водопровода сохранилась. Вотъ и ложе домохозяина.

— Богачъ, а тоже спалъ на лежанкѣ, а не на кровати, замѣтилъ Конуринъ. — Совсѣмъ деревенская печь — вотъ какъ у насъ въ Ярославской губерніи.

— Въ старину-то, братъ, люди проще жили, отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — Вотъ я помню своего дѣда Акинфа Иваныча. При капиталѣ человѣкъ былъ, а по буднямъ всегда щи деревянной ложкой хлебалъ, да и всему семейству нашему другихъ не выдавалъ, а ceребряныя ложки въ горкѣ въ гостиной лежали.

— Называется этотъ домъ домомъ Ніобы по сохранившемуся изображенію Ніобы на доскѣ каменнаго стола, продолжалъ переводить Перехватовъ. — Ніоба — это изъ миѳологіи. Вотъ столъ и изображеніе Ніобы, оплакивающей своихъ сыновей. Смотри, Граблинъ.

— Вижу, вижу. Только я думалъ, что это какая-нибудь карта географіи.

— Bottega del Ristoratore! обвелъ рукой вокругъ проводникъ, когда всѣ вошли въ третье зданіе.

— Древній ресторанъ, трактиръ помпейцевъ, перевелъ Перехватовъ,

— Трактиръ? воскликнулъ Граблинъ, — вотъ это любопытно.

— Посмотримъ, посмотримъ, какой такой трактиръ былъ у этихъ самыхъ древнихъ эфіоповъ, заговорилъ Конуринъ.

— Не у эфіоповъ, а у помпейцевъ.

— Ну, все равно. Гдѣ-же буфетъ-то былъ? Гдѣ-же у нихъ водочка-то стояла?

— А вотъ большой залъ для помѣщенія гостей. Вотъ и остатки камина, гдѣ приготовлялись горячіе напитки. Смотрите, полъ-то какой! Изъ мраморной мозаики. Вотъ полка для стакановъ.

— Ахъ, быкъ ихъ забодай! Это изъ мозаики. Должно быть полиція заставила, чтобъ былъ изъ мозаики. И полка-то для посуды каменная. Это полиція чистоту наводила, бормоталъ Конуринъ.

— А вотъ на стѣнѣ и изображеніе бога торговли Меркурія, разсказывалъ Перехватовъ.

— Да нешто у ихнихъ купцовъ особый богъ былъ?

— Особый, особый. Они почитали Меркурія. Смотрите, какъ хорошо сохранилось изображеніе.

— Опять потрескавшіяся и облупившіяся картины! воскликнулъ Граблинъ, зѣвая. — Ты, Рафаэль, кои что… Ты меня на облупившееся мазанье не наводи. Надоѣло. Шутка-ли, три дня по музеямъ съ тобой здѣсь шлялся. Ну, чего впился?

— Да вѣдь это остатки древняго художества. Та невѣжественный, дикій человѣкъ, а мнѣ интересно.

— Довольно, говорятъ тебѣ! Веди дальше.

Показались остатки древняго храма съ полуразрушенными, но все еще величественными колоннами.

— Базилика! воскликнулъ Перехватовъ. — Смотрите, какіе портики, какія колонны. Здѣсь посрединѣ была трибуна магистрата. Вотъ ея остатки.

— Была да сплыла — ну, и Богъ съ ней… бормоталъ Конуринъ.

— Проводникъ, между тѣмъ, указывалъ на отверстіе въ землѣ, куда шла лѣстница.

— Это была тюрьма, темница для осужденныхъ. Вотъ гдѣ они томились, въ этомъ подземельѣ, переводилъ Перехватовъ.

— Послушай, Рафаэль! Да ты скажи нѣмчурѣ, чтобы онъ показывалъ что-нибудь поинтереснѣе! А то что это за интересъ на камни да на кирпичъ смотрѣть! нетерпѣливо сказалъ Граблинъ.

Перешли strada della Marina и открылись остатки храма Венеры.

— Древнѣйшій и роскошнѣйшій изъ помпейскихъ храмовъ — храмъ Венеры! сказалъ Перехватовъ.

— Такъ, такъ… А гдѣ-же она сама матушка? Венера-то гдѣ эта сидѣла? спросилъ Конуринъ. — Не осталась-ли она? Любопытно-бы Венеру-то посмотрѣть?

— Ну, зачѣмъ вамъ Венеру! Ну, что вы смыслите! замѣтила ему Глафира Семеновна.

— Какъ не смыслю? Очень чудесно смыслю. Венера — это женское оголеніе.

— А съ какой стати вамъ оголеніе? Стыдились-бы…

— Древность. А можетъ быть въ древности-то это самое оголеніе какъ-нибудь иначе было?

— Вотъ sanctuarium, здѣсь была статуя Венеры; и вотъ алтарь, гдѣ ей приносились жертвы, указалъ. Перехватовъ.

— Была да сплыла, а вотъ это-то и плохо.