Где бы ты ни был, назад не смотри (СИ)

Чтобы прибрать такой дом в одиночку, потребуются минимум два дня с перерывами. На этот раз Леви думает начать с чердака, но, оценивая собственные возможности и то, что здесь буквально негде развернуться с его-то ногой, решает плюнуть и хотя бы разобрать книжные полки в комнатах. Он терпеть не может пыль на поверхностях и успокаивается, только когда она прекращает витать в воздухе вокруг.

Из-за его мании все товарищи считали Леви чудаком, чего он вовсе не стеснялся. Один лишь Эрвин Смит, кажется, ни разу не высказался по этому поводу. Но Смит и сам был чокнутым, так что в какой-то степени Леви испытывал к нему уважение в том числе из-за этого тоже.

Нынче утро выдаётся жаркое, и, чтобы окончательно не запариться, приходится даже жилетку снять. Закатывая рукава домашней серой рубашки, Леви натягивает на лицо платок и приступает к привычной рутинной работе… когда неожиданно, незадолго до обеденного времени, в дверь его дома кто-то очень настойчиво стучит.

Леви не торопится открывать, а когда, наконец, встречается лицом к лицу с незваным визитёром, искренне удивляется. На веранде, чуть не падая и наваливаясь на деревянные перила, стоит та самая художница, с которой они довольно тепло попрощались три дня назад. Леви бесстрастно оглядывает её с ног до головы и внезапно думает: какого, собственно, чёрта? Он не показывает своё удивление, когда обнаруживает, что снаружи даже нет машины.

Девица, держась за перила, тяжело дышит. Она пытается что-то сказать, но говорить явно тяжело, поэтому она делает какие-то бессвязные попытки махнуть рукой. На её раскрасневшемся лице капельки пота, хоть и одета она вполне легко: белая (видавшая лучшие времена) рубашка, заправленная в брюки, и чёрные ботинки. При ней походная сумка через плечо и ничего больше.

Она растрёпанная и какая-то всклокоченная.

Леви глядит на небо, подставляя ладонь ко лбу — солнце уже во всю припекает, и гулять в такую погоду без головного убора — это просто самоубийство.

— Ты чего тут забыла? — спрашивает он, наконец; художница делает взмах рукой, едва дыша. — Не отмахивайся мне тут. Как ты сюда добралась?

— П-пришла…

— Вижу, что не прилетела. Каким образом, спрашиваю, ты добралась сюда?

Художница смотрит на него снизу вверх, она всё ещё на пару ступеней ниже. Леви ждёт, позволяя ей отдышаться. Когда она отвечает, её голос звучит куда разборчивее:

— Я пришла пешком, господин Аккерман… Не всю дорогу, конечно! Там, на юге пригорода, есть железнодорожная станция, я шла от неё по новым путям, затем по дороге… Простите!

— За что ты просишь прощения?

— Я вас… побеспокоила.

Она утирает рукой лоб, а Леви понимает, что до сих пор не снял с лица платок; лишь теперь, когда становится тяжелее дышать.

— Скажи-ка мне, ты что, совсем дура?

У художницы расширяются глаза, словно он её не спросил, а ударил. Затем она выпрямляется и вздыхает.

— Ты меня слышала?

— Да…

— Ну и?

Она недолго копошится в своей сумке, достаёт какой-то потрёпанный конверт и дрожащей рукой протягивает его Леви. Конверт тонкий, закрытый и чуть помятый, без печати. Леви вертит его в руке, подносит на свет. Внутри виднеется лишь один листок и ничего больше. Внезапно Леви всё понимает и глядит на девушку, словно впервые видит.

— Хочешь сказать, что ты шла сюда пешком под палящим солнцем от самой станции, которая находится, чёрт знает, как далеко, чтобы просто вручить мне это?

Она кивает с таким виноватым видом, что даже Леви, неожиданно для самого себя, становится смешно. Но он изо всех сил сдерживается, чтобы не посмеяться над идиотизмом этой ситуации и над этой странной особой.

— И это всё? — спрашивает он без каких-либо эмоций в голосе.

— Пожалуй, да.

Вот как. Всё, ради письма? Леви хмурится. Почему-то он ожидал другого ответа, и он сам не знает, какого именно, но, её словами он точно не удовлетворён.

— Значит, если это всё, ты вернёшься назад?

Их взгляды пересекаются: его — мрачный и тяжёлый, и её — шокированный, но смиренный. И Леви улыбается. Ему и не припомнить, когда в последний раз он с таким наслаждением издевался над кем-либо. Если он пошлёт её сейчас, она, возможно, и десяти шагов не сделает, а свалится на землю или даже помрёт от усталости. Но отчего-то Леви понимает: она не будет настаивать, чтобы остаться. Слишком правильная, аж тошно. Она не такая, не так воспитана. Ну надо же!

— Зайди в дом, — говорит он так, будто приказ отдаёт. — И умойся для начала. Ты вся потная.

Он отворачивается, а ей только и остаётся, что судорожно оглядывать себя. Она краснеет и морщится, но идёт за ним следом. Через несколько минут, когда она, освежившаяся, наконец, садится за стол на кухне, и Леви протягивает ей кружку с водой, она чуть ли не вырывает её из его рук с радостным воплем:

— Спасибо огромное!

Какое-то время он просто наблюдает за тем, как она пьёт, попутно бросая косые взгляды на конверт, ради которого она совершила эту сумасшедшую прогулку.

— Верена, да? — спрашивает Леви, и она кивает. — Не хочешь рассказать, что это за письмецо такое, из-за которого ты сейчас выглядишь так, будто вспахала целое поле?