Где Эсфирь?

К разбитому вокзалу поезд подошел ночью. Резкий ветер гнал едкую пыль по щербатому, изрытому воронками перрону.

Вениамин в раздумье остановился на темной привокзальной площади. Куда сейчас пойдешь среди ночи? Лучше бы подождать до утра. Но ждать негде, и, забросив за плечо свою сумку, Вениамин быстро зашагал по темному городу, словно бы ветер подгонял его.

Еще несколько кварталов, и он увидит перед собой знакомый четырехэтажный дом, войдет во двор. На первом этаже, справа от парадной двери, — ее комнатка. Он постучит в окно, зажжется свет и… Ведь такое может быть, должно быть — он услышит голос Эсфири. Вот уже эта улица, только повернуть за угол…

Сердце его свело судорогой. Он остановился, чувствуя, что нечем дышать. От дома, в котором жила Эсфирь, остались только щербатые стены с пустыми глазницами окон. От соседних домов не уцелели даже стены… Развалины, развалины — весь квартал в развалинах. Угрюмо свистел ветер, звеня искромсанной ржавой жестью…

Вениамин перебрался через груды битого камня и вошел во двор. Справа от дверного проема, под обломками лестницы, была ее комнатка… Глыбы камней, куски штукатурки, и вдруг он увидел акацию. Израненную, изломанную, но живую…

Бросив на землю сумку, Вениамин в изнеможении опустился на камень. Больше ему некуда идти. Некуда и незачем… Он столько повидал разрушенных городов и разбитых домов, как же ему не пришло в голову, что в руинах может лежать и этот четырехэтажный дом?

Приходило и это в голову. Но не смел он об этом думать, гнал от себя страшные видения, не хотел верить даже тогда, когда получил назад свое письмо с красным, будто кровью выведенным: «Адресата нет»…

Он смотрел в черный проем окна — пустой и мертвый. Возле этого окна он слушал сюиту Эсфири. И был синий летний вечер. И молодо шумел большой, красивый город. Прекрасными были нежные благоухающие соцветия над окном, мелодия далекого детства, но прекрасней всего была она — Эсфирь…

«Еще два месяца, и ты закончишь институт…»

Он тяжело вздохнул и поднялся. Рана в груди ныла от холода. Плечи, руки совсем онемели. Вениамин поднял ставшую непомерно тяжелой сумку, сделал несколько шагов и вернулся обратно. Куда идти? Некуда идти.

В горестном раздумье долго шагал по узкой тропинке вдоль разрушенного дома. Туда и назад, туда и назад. И стук каблуков гулко отдавался в безлюдной ночной тишине.

Решил дожидаться здесь утра. Потом он пойдет в консерваторию.

Сырой, промозглый туман наползал на город. Вениамин шел медленно, с трудом узнавая улицы. Нарочно сделал круг, чтобы не видеть театра, которым всегда любовался. Боялся, что и его уничтожили…

Консерватория помещалась в небольшом старом здании. Теперь, когда Вениамин увидел одинокий портик — все, что осталось от дома, он опять почувствовал почти физическую боль. Вспомнилось, каким уютным был этот двухэтажный дом, с наивной, трогательной претензией на изящество. Здесь, под этим портиком, он однажды в дождь долго дожидался Эсфири. Тогда она готовилась к своему первому настоящему концерту…

Сюда он шел без особой надежды что-либо узнать,

стоит ли так уж сильно расстраиваться? Вениамин пытался хоть как-то себя успокоить. Главное, на что больше всего рассчитывал, — адресное бюро. Может, через час у него в руках уже будет адрес Эсфири.

Он долго ждал ответа в переполненном коридоре. Завидовал тем, кто, отойдя от окошка, шумно радовался, сочувствовал другим, кто никак не мог отойти, все еще на что-то надеясь. Узнав, что Эсфирь Левенсон в городе не живет, он тоже не сразу оторвался от окошка. Ушел опустошенным…

С передовыми частями освобождал Вениамин от врага разрушенную Варшаву. Его с цветами встречали жители златоглавой Праги. Вместе с другими советскими воинами спешил открыть ворота концентрационных лагерей. Воинов-освободителей со слезами на глазах обнимали и целовали узницы — русские, украинки, чешки, польки. Он вглядывался в их изможденные, серые лица с глубоким волнением. Каждая была ему дорога, как родная сестра. И каждая напоминала ему Эсфирь.

Где же она? — с тоской и болью думал он. Быть может, и ее уже освободили.

Демобилизовавшись, Вениамин возвращался домой. Бывший его преподаватель, видный архитектор, с которым он случайно встретился, предложил поехать в Москву. Но Вениамина тянуло в родной город. И опять с вокзала он пошел на ту улицу, где жила Эсфирь. И снова город был неузнаваем: возбужденно шумели люди, звенели трамваи, громыхали по разбитой мостовой грузовики. Все это наполняло сердце надеждой, и казалось, будто здесь его ждут.

Обогнув знакомый угол, он остановился. Остановился, радостно удивленный. На том месте, где два года назад стояли израненные стены, теперь высился отстроенный четырехэтажный дом. Двери балконов были широко раскрыты. Розовый, зеленый, оранжевый свет лился из окон на улицу. Этот свет казался символом вновь обретенных домашних очагов, напоминал о прежней мирной жизни. На улицу доносился шум, смех, музыка, где-то заплакал ребенок, а на втором этаже под аккомпанемент гитары пела девушка.