Где кончается мир

– Единственная цель жизни – это думы о Господе, – нараспев заявил Кейн, поднимая и опуская голос, словно собираясь положить свои слова на музыку.

Фаррисса это не впечатлило.

– Скажи-ка на милость, а кто решает, когда у нас воскресенье? Я и месяца нынешнего не вспомню, не то что дня недели.

– Я скажу тебе – оно сегодня, ибо Святой Дух просвещает меня, – с поразительным высокомерием заявил Кейн. – В душе я всегда знаю, когда наступает день отдохновения, как и любой праведный христианин.

Гораздо больше, чем оскорбительный намёк, Фаррисса раздосадовала глупость Кейновой идеи. Как и Донала Дона. На Хирте он был искусным мастером: своими большими сильными руками он мог и стену из камня возвести, и ложки из плавника вырезать, и телогрейку из шерсти своих овец связать.

– Мы должны древесину искать, – прорычал он, – а не сидеть тут на задницах. Бог помогает тем, кто хочет помочь себе. Если бы мы могли построить плот, чтобы доплыть до Боререя…

В деревенском Парламенте голоса Фаррисса и Дона перевесили бы голос Коула Кейна. Но здесь, на Стаке, Кейн заключил несокрушимый союз – с Богом, и со Страхом, и с Усталостью. В полупропетой, полупроблеянной проповеди он остерёг мальчишек, что если те осмелятся преступить Святой Закон и станут работать в воскресенье, то когда Господь Бог отправит на Стак Воина своих ангелов – их с собой не возьмут.

– В глазах Господа мы не более чем грязь! Подумайте о своих грехах и покайтесь! – прогремел он перед тем, как лечь спать. Это была не та колыбельная, которую кому-то хотелось бы услышать перед сном, но Кейну эхо собственного голоса, раскатившееся по Хижине, явно доставило наслаждение.

* * *

Куиллиам с облегчением обнаружил, что никто не послушался Кейнова запрета с ним разговаривать. Старшие не вполне могли смириться с переменой «Кейна-могильщика» на «пастора-Кейна-которого-нужно-слушаться». Младшие попросту забывали: когда мысль приходила им в голову, она вылетала у них изо рта прежде, чем они успевали её поймать.

– Что делают люди в Раю, Куилл? – спросил Дейви на следующий день.

– То же, что и мы, наверное, только без верёвок. – И Куилл описал, как ангелы взбираются на облачные пики, собирают птицу и просовывают птичьи головы под золотые шнуры, которыми обвязывают талии, пока не наберут целую уйму гуг, скоп и белых лебедей.

Но облака над их головами напоминали синяки – чёрные, коричневые и фиолетовые от едва сдерживаемого дождя. Море бурлило и вздымалось. У входа в Хижину возвели стену из составленных друг на друга, чтобы не дать ветру пробраться внутрь, камней. На следующий день поднялся шквал, следом за ним второй и ещё один. Огонь, зажжённый чтобы привлечь ангелов, оказался бы потушен, если бы его не погасили давным-давно: топливо было слишком ценно. По крайней мере пламя в Средней Хижине им поддерживать удавалось: поскольку пастор Кейн любил поесть горячего, он щедро разрешал пользоваться трутницей во время трапез. Сквозняки с улицы совали носы в пар, поднимающийся от котелка – того, что одолжила мать Дейви в обмен на четыре яйца и трёх птиц.

– Как моя ма будет готовить горячее сама, Куилл? – спросил Дейви, едва сдерживавший слёзы всякий раз, когда доставали котелок.

– Я бы сказал, что она пойдёт к соседям, – ответил Куилл.

– Она разве не в Раю? – Дейви пришёл в ужас.

– Я про Рай и говорю, – поспешно сказал Куилл. – Неужто ты думаешь, будто в Раю нету соседей? Или котелков? Там один сплошной рождественский ужин. – И Дейви серьёзно кивнул.

Сквозь какую-то расщелину или дыру в камнях над их головами донёсся зловещий вой, полный чистой тоски. Потом осенние ветра приносили этот шум каждую ночь.

* * *

Старые времена обладают силой. На Хирте бытовали поверия тысячелетней давности. Для жителей Сент-Килды острова и Стаки населяли души мёртвых, зацепившиеся, подобно овечьей шерсти, за каменные стены, или острые скалы, или колючие кусты. Всякое завывание ветра почиталось за голос какого-нибудь привидения, обречённого оставаться на краю обрыва, или под водопадом, или на дне ущелья до тех пор, пока дожди не смоют его грехи. Вот что они слышали, когда в Средней Хижине завывали сквозняки, пронзая пещеру насквозь. Но кому принадлежали здешние души, воющие им в уши? Утонувшим морякам, чьи корабли разбились о скалы? Упавшим с утёса птицеловам, прибывшим как-то летом на Стак и брошенным друзьями непогребёнными?

– Это призрак Фернока Мора, – прошипел Кеннет Лаклану в шею, – явился глотку тебе ночью перерезать.

– Не! – парировал Лаклан. – Он как твою здоровенную тушу увидит – так сразу решит, будто это огромная овца, украдёт тебя и сожрёт.

Однако по тем немногим, кто услышал их перешёптывание, прокатилась волна трепета. В отличие от Лаклана, разговоры о призраках их здорово пугали.

В Джоне же завывания пробудили страх иного рода. Он зашептал в ухо Куиллу, коснувшись его шеи ледяным носом:

– А мы призраки, как ты думаешь? Вдруг мы утонули по дороге, а сюда только наши души и доплыли?