Где кончается небо

— Нет, эти точно были испанцы, — заверил я, повторяя про себя услышанное («интербригадовцы», «из Альбасете»).

Ты была такой доверчивой, такой неосторожной. Помнится, я споткнулся о слово «антифашисты», но сейчас было не время расспрашивать, что оно означает.

— И идти мне некуда, — добавил я, решив бить на жалость.

Мне тут же стало мучительно стыдно за свою уловку — я сам не понимал почему. И досадно оттого, что не понимал.

Ты разожгла огонь, поставила кастрюлю с водой. Двигалась ты тихонько, будто на цыпочках, и лицо у тебя все время было такое приветливое, словно ты старалась не обидеть каких-то невидимых существ, населяющих комнату.

— Да уж, война затянулась. Она все пожирает, ничего людям не оставляет. Не поможешь мне порезать картошку?

На разделочном столе лежало пять картофелин. Я взял одну и, осторожно орудуя забинтованной рукой, разрезал ножом на две части.

— Пополам разрезать?

— Лучше на четыре части. Так они быстрее сварятся.

— Вот только почистить у меня не получится, из-за руки…

— И не надо. Дон Мануэль говорит, что в кожуре тоже много питательных веществ.

— А кто это — дон Мануэль?

— Сосед с третьего этажа. Он придет на ужин. Когда Рамиро нет дома, дон Мануэль всегда поднимается к нам. Мне с ним не так одиноко.

Я вспомнил, что вчера вечером видел свет фонаря в окне третьего этажа; этот фонарь мог бы мне пригодиться. Так-так… фонарь, информация про интербригады… судьба явно мне улыбалась.

— А он тоже военный?

— Кто, дон Мануэль? Нет, конечно, упаси Господи! Только этого нам не хватало… Это очень тихий сеньор, мы с ним всю жизнь здесь по соседству прожили. Целыми днями разглядывает марки, увлечение у него такое. Вот увидишь, он и на тебя сейчас накинется со своими марками, так что будь готов.

И тут кто-то позвонил в дверь. После того трезвона, который устроили ополченцы, мне показалось, что поменяли звонок, — настолько вежливо и деликатно прозвучал он на этот раз.

— А вот и он. Уж такой он человек, дон Мануэль: война, не война — он все равно никогда и никуда не опаздывает. Воплощенная пунктуальность. Откроешь?

Я поспешил к двери.

Дон Мануэль, любитель разглядывать марки по ночам, при свете фонаря, оказался невысоким плотным старичком в очках в железной оправе с поломанными дужками; на почти лысой голове произрастала лишь беспорядочная кучка седых волос. Зато одет он был с безукоризненной аккуратностью — костюм, бабочка на шее. Старик хмурил брови, будто я успел его чем-то рассердить.

— Нет, ты не думай, я вовсе не сержусь, — заявил он мне с порога. — Хотя, видит Бог, у меня для этого причин более чем достаточно. Война, мой мальчик, застала меня врасплох; я даже новые очки себе заказать не успел. А в этих, старых, я уже несколько недель почти ничего не вижу…

— Не верь ему, Хоакин, — ты вышла в коридор навстречу гостю. — Какие там недели! Дон Мануэль уже больше года говорит про эти очки!

Я улыбнулся. Каждое твое слово, каждое появление наполняли меня радостью.

— Не слушай ее, — шепнул мне дон Мануэль по дороге в гостиную, — женщинам свойственно все путать, а если речь идет речь о времени, и подавно. Хотя, если разобраться, это скорее достоинство. Изменять ход времени — это ведь прекрасно, не такли?…

За ужином я видел, как тепло и уважительно вы с доном Мануэлем обращались друг к другу. Всего за несколько часов в твоем доме я очень многое узнал о нормальной жизни — о той самой, которую мы с ребятами в приюте безуспешно пытались себе представить. Интересно, как это — когда у тебя есть родители, и братья, и дедушка с бабушкой? Ужинать с ними дома, за большим столом… Вареная картошка на тарелке, а вокруг — люди, для которых ты родной — по крови и по душевной привязанности, и ты знаешь: что бы ни случилось, они у тебя есть, и ты у них тоже… Дон Мануэль, к примеру, мог бы быть моим добрым ворчливым дедушкой. А ты? В матери ты мне не годишься — слишком молода. И женой бы тоже стать не могла — все-таки ты намного меня старше. А сестрой… сестры не бывают такими загадочными, такими волнующими. Так кем же ты мне приходишься в этой моей воображаемой семье, кем можешь стать для меня?

— А скажи-ка, тебя интересует филателия? — перешел в атаку дон Мануэль, и ты от души рассмеялась.

Вот так бы и слушать весь вечер, как ты смеешься. Но долг превыше всего, на то он и долг.

— Не знаю, — ответил я, напряженно думая о том, как бы мне все-таки раздобыть фонарь. — А что это такое — филателия?

— Как ты сказал? «Что это такое»? — дон Мануэль заморгал с театральным ужасом. — Нет, ну ты слышала его, Констанца?!

Он встал и потянул меня к двери. Ты посмотрела на меня, пожала плечами и снова улыбнулась. Эту улыбку я унес с собой, спускаясь по лестнице.