Где кончается небо

Я поднялся в мансарду. Действовал я привычно и уверенно, но не забывал и о мерах безопасности. Только поэтому меня не обнаружили те, кто зашел туда раньше. Я узнал вас по голосам: это были вы — ты и твой муж.

Ярость Рамиро сменилась подавленностью. Для него бросить Мадрид на произвол судьбы было невероятной подлостью, и неуклюжий аргумент «бежать, чтобы перевооружиться», которым пытались оправдаться трусливые министры, ничуть его не убеждал. Отведя душу за ужином и все еще кипя от возмущения, он ушел спать. Но, видно, заснуть ему так и не удалось, потому что сейчас вы с ним беседовали у окна, при свете луны, под звуки далекой канонады. Наверное, с этим укромным местом у вас что-то связано, догадался я, какое-то особое воспоминание, — потому вы и пришли сюда.

Быть шпионом — подлое дело. Но за это время я стал другим, и мне уже не было стыдно подслушивать чужие разговоры.

— Видно, мне придется мучиться из-за этого всю оставшуюся жизнь, — сказал Рамиро спокойно.

И он умолк, умолк надолго, будто решил на этом закончить разговор. Но ты знала, что продолжение будет, и не говорила ни слова, только прижимала его голову к груди и тихонько гладила по волосам.

— Оно возвращается снова и снова… Днем меня отвлекает война — тут уж не до воспоминаний. Но по ночам спасения нет. Я гоню от себя этот призрак… Вот уже скоро четыре месяца, как это случилось, но со временем становится только хуже, и призрак от меня не отстает, и вина моя всегда со мной. Знаю, знаю, что ты скажешь… я выполнял свой долг, это Хавьер был предателем и отступником…

Хавьер… У меня мурашки побежали по коже, когда я услышал это имя. Сердце у меня забилось сильнее, я машинально сжал в руке свои часы — часы Хавьера.

— Но это я бомбил казарму Ла-Монтанья. Я убил Хавьера.

— Нет, Рамиро! — вскинулась ты. — Уж этого ты никак не можешь знать наверняка.

— Еще как могу. Тело… его разнесло на куски взрывом бомбы. Моей бомбы.

— Или пушечного снаряда — пушки ведь тоже били по казарме. И толпа, которая ворвалась потом, — люди были в ярости, они могли покалечить тело…

Рамиро покачал головой.

— Звучит убедительно. Но мы с ним были друзьями. С ним и с Луисом. До проклятого восемнадцатого июля. Помнишь, как мы смеялись, как мы любили летать? Конечно, помнишь… смотри, вот там, возле двери!..

Я вздрогнул. «Там, возле двери»? Он что, обнаружил мое укрытие?

Нет, он сейчас вообще ничего не видел, кроме своих призраков.

— …Там мы откупорили ту бутылку шампанского, помнишь? Когда Луис купил мансарду.

— Ну конечно, помню! Я тогда еще впервые заговорила с вами об «Авиетках Аточа», помнишь? О фирме, которую мы бы могли открыть втроем. Воздушные перевозки и все такое.

— «Авиетки Аточа»… — грустно повторил Рамиро. — Было бы здорово. Тебе всегда такие толковые идеи приходили в голову…

— Как ты думаешь, он сейчас там? — спросила ты, понизив голос, почти со страхом.

Очевидно было, что ты говоришь о Луисе, который был вашим другом — до тех пор пока не превратился в человека, сбрасывающего бомбы на мирное население.

Я взглянул на часы: десять минут первого. Да, он там, точнее, прямо над нами, удивляется, что его лазутчик не подает признаков жизни.

Рамиро пожал плечами:

— Конечно, там. Он ведь первоклассный летчик, и Мадрид знает как никто другой. Наверняка он сейчас один из главных в авиации Франко.

— Ты думаешь, он на такое способен? Способен бросать на нас бомбы?

— Любимая, — сказал Рамиро, и я, услышав это слово, невольно опустил глаза от смущения и зависти. — Скажи, разве я до восемнадцатого июля был способен сбросить бомбу на своего друга? Люди меняются. И всегда в худшую сторону.

— Нет уж, прости! — гневно воскликнула ты, вскочив на ноги. Твой голос прозвучал с особой силой, потому что в этот миг как раз стихла канонада. Наступившая тишина словно подкрепила твои слова. — Ты выполнял свой долг. Предатель — не ты, а Хавьер. Кто из вас наплевал на свое слово, нарушил присягу — ты или он? Ты или они с Луисом? И вовсе это не одно и то же! Ты атаковал вражеские позиции, стрелял по вооруженным военным. А Луис, если он правда нас бомбит, убивает невинных людей. Меня. Нашего ребенка, который родится, когда здесь уже будут марокканцы. Если это так, чем Луис лучше тех, кто здесь убивает, прикрываясь именем Республики? Убивает правых просто за то, что они правые, или тех, кто кажется правым. Если бы не ты, меня бы могли и расстрелять. А что? Просто за то, что я аристократка.

Я затаил дыхание. Вот это новость. Я ждал, что ты расскажешь что-нибудь еще, к примеру, кто ты — ну там графиня или герцогиня — и как ты попала к республиканцам. Но тут Рамиро, встревоженный звуком мотора, попросил тебя замолчать.

— Тихо! — шепнул он, поднеся палец к губам. — Слышишь? Мотор…