Где лучше?

- Не пойду! Сам хотел - обругали. А теперь не пойду. Не смейся горох, не лучше бобов! - проговорил про себя Григорий Прохорыч.

Его так и порывало идти к Ульяновым, но и не хотелось ему уступить. "Брюхо толще, так губа тоньше", - сказал сам себе Григорий Прохорыч и решил не идти, хотя бы они там все кулаки об стену отбили. Однако он не утерпел, слез с печки и, подошедши к стене, наставил левое ухо, чтобы услыхать оттуда что-нибудь, но стена была бревенчатая; он слышал, что кто-то говорил, - и вдруг захохотали, сперва Ульянова девица, потом его сестра. "Это они надо мной смеются".

Опять смех.

"А черт с ними!.. Нечего мне там делать…"

И Григорий Прохорыч лег на печь, но лежать было скучно, хотелось идти; он злился и на себя, и на Лизавету Елизаровну, и на сестру.

Пришла сестра.

- Ты што же не пришел? - спросила она брата.

- Очень нужно.

- Ну, брюхо толще, так губа тоньше.

- Послушай, Палагея, што это она надо мной издевается?

- Кто?

- Кто?! Лизка!

- Да и как не издеваться над дураком. Зачем ты ее в сенях-то обхватил?

Григорий Прохорыч замолчал. Теперь ему стало понятно, что сестра его стала приятельницей Лизаветы Елизаровны.

- А што, Палагея, как ты думаешь, пойдет она за меня? - спросил вдруг брат сестру, когда та уже стала засыпать.

- Выдумывай.

- Нет, всамделе!

- Спи-ко лучше. Скоро утро.

Легли спать. Пелагея Прохоровна заснула скоро, но Григорий Прохорыч не мог заснуть. Утром брат и сестра молчали: брат стыдился сестры, сестра что-то обдумывала. Григорий Прохорыч уселся за сапог около окна, повертел его: починить без кожи нельзя - как ни верти, а нужна заплата.

- Поговоришь? - сказал вдруг дрожащим голосом брат сестре. Щеки его покраснели.

- И што ты это выдумал, брат! Какая она тебе ровня?

- А тебе што за ровня?

- Я другое дело… Говори сам… это твое дело.

- Как я буду говорить, коли она такая фря…

После обеда Пелагея Прохоровна зазвала к себе Лизавету Елизаровну. Лизавете Елизаровне, вероятно, уже было известно о намерении Григорья Прохорыча, потому что она поклонилась ему неловко, щеки покраснели более обыкновенного и голос ее был неровный.

Стали играть в карты. Все молчали. Каждый хотел что-то начать, но что-то удерживало.

Наконец первая начала Лизавета Елизаровна.

- Какие нынче женихи-то молчаливые… - проговорила она, сдавая карты, как бы про себя.

Григорий Прохорыч покраснел, как рак, и не знал, что ему делать: сидеть или бежать?

Минут пять никто не промолвил слова.

- Женишок! Што же ты молчишь? - сказала вдруг Лизавета Елизаровна.

- Я… - сказал Григорий Прохорыч, вздрогнув.

Обе женщины захохотали.

- Хорош же ты будешь муженек, нечего сказать… Однако, Григорий Прохорыч, позвольте вас спросить: какие вы имеете на меня виды? - сказала уже серьезно Лизавета Елизаровна.

- Лизавета Елизаровна…

- Убирайся!!.

И Лизавета Елизаровна, бросив карты, ушла от Пелагеи Прохоровны.

- Поди к ней, пока матери нет дома, - сказала сестра брату.

Брат послушался сестры.

Когда он пришел к Ульяновым, Лизавета Елизаровна, сидя у пялец, плакала и, казалось, не заметила вошедшего Горюнова, который остановился в дверях и не смел тронуться дальше.

- Лиза! - сказал он.

Лизавета Елизаровна вздрогнула.

- Зачем ты пришел? - крикнула она.

- Лизавета Елизаровна!.. Я люблю тебя.

Лизавета Елизаровна захохотала.

Григорий Прохорыч подошел к ней, обнял ее и поцеловал.

Она не сопротивлялась, но плакала.

- Голубчик Гриша! Ты мне нравишься… Но…

- Лизанька!.. - говорил Горюнов, прижимая Лизавету Елизаровну.

- Гриша!.. Я не хочу тебя обманывать… - говорила, рыдая, Лизавета Елизаровна.

- У! Дура! Ее целуют, а она плачет! Лиза, не смей плакать!.. - говорил шутя Григорий Прохорыч, утирая слезы с глаз и щек Лизаветы Елизаровны.

Лизавета Елизаровна боролась сама с собой, наконец встала и сказала:

- Подумал ли ты о том, што про меня говорят на промыслах и на вечорках?

- Што?

- Ты веришь тому, што говорят про меня?

- Нет.

- Так я тебе скажу: што про меня говорят - верно… Я говорю тебе потому, штобы ты знал и после не каялся, што я обманула тебя… Одна голова не бедна!.. Я себя с ребенком прокормлю как-нибудь, зато меня никто не укорит.

Григорий Прохорыч стоял, как оплеванный. Он не знал, шутит с ним Лизавета Елизаровна или говорит правду.

- Али ты не веришь моим словам? Поди спроси свою-то сестру, мне от нее нечего таить, да и тебя я не боюсь. Подумай-ка лучше о том, хорошо ли жениться на девушке с накладом?.. Хорошо ли получить в приданое ребенка?

Григорий Прохорыч стоял пораженный, не зная, что сказать.

Лизавета Елизаровна села за пяльцы, нагнулась и закрыла лицо руками. С четверть часа она сидела в таком положении, и когда открыла лицо, то увидала, что Григорий Прохорыч все еще стоял, разглядывал свою фуражку.

- Не веришь? - спросила Лизавета Елизаровна.

- Обманула ты меня… Тяжко ты меня обманула! - сказал он со вздохом.

- Я тебя не завлекала; ты добровольно носил за меня соль.

Григорий Прохорыч вышел. Пришедши домой, он швырнул в угол фуражку и сказал сестре:

- И тебе не стыдно!.. Будто я пятилетний ребенок, штобы меня так дурачить. Свиньи!

- Што, - верно, губа-то не дура!

- Молчи! Убью!!!