Где наша не пропадала

И все это возле родительского дома. Долго собирались вербованные, а более подходящего места для битвы найти не смогли. Но, опять же, откуда им было знать, что именно в этот вечер старшие братья Санины соберутся в родном гнезде. Славка тогда еще в поселке жил, бульдозеристом работал и сам, как бульдозер, здоровенный. А Борька сразу после армии в город уехал и случайно заскочил навестить. С виду он не ахти какой поддубный, но парень хлесткий, когда в Венгрии заваруха началась, его в числе первых отправили, а размазню туда не пошлют.

Младший, значит, пластается из последних сил, а старшие сидят за бутылочкой и в окно смотрят, словно экзамен принимают. На улице уже стемнело, но от фонарей под глазами освещения на арене вполне хватает, да и зрение у братцев наукой или тонкой работой не испорчено. Наблюдают, комментарии друг другу делают, два раза после удачных ударов младшенького по рюмахе опрокинули. На помощь идти не спешат. А то, что драку разнять не мешало бы, им, разумеется, и на трезвую голову не придумать. Экзамен прерывать нельзя. И судят со всей строгостью. Старший, он поблагодушнее, нет-нет да и похвалит, а Борис ни в какую, у него после Венгрии особый счет: если братишка нагулял силенку, это еще ничего не значит, потому как не сила в драке побеждает. И только после того как Юрка заехал локтем в челюсть вербованного и тот сначала на колени встал, а потом на бок завалился и больше не поднялся, оба экзаменатора единодушно оценили удар в пять баллов. Загорелись выпить по такому случаю, а бутылочка, увы, пустая.

Водка кончилась быстрее, чем драка.

И заскучали братцы. Смотрят друг на друга, думают об одном, а сказать стесняются… Потом, не сговариваясь, поснимали часы – и на поле боя, бегом, пока меньшой без них не управился.

У Борьки выучка военная, силу на пустые замахи не тратит, два раза двинул – и два человека на четвереньки встали. А Юрка к этому времени совсем одурел, глаза потом залиты, лиц не различает – одни силуэты, да и привык уже в одиночку в окружении чужих, вмазал с разворота, и аккурат в ухо Славке. Тот и сообразить не успел, откуда прилетело, а Борька уже орет:

– Падла, да я тебе, щенку, за старшего брата все кости переломаю! – И в челюсть, чтобы слова с делом не расходились.

Славка, который с пьяных глаз так и не понял, кто его в ухо отоварил, увидел, что Борька Юрку бьет, и справедливости ради врезал среднему… Вербованные кто бегом, кто ползком – лишь бы подальше от шальных кулаков. А брат на брата пуще супостата, как в Гражданскую войну.

Мамаша их спала уже и глуховата была, но даже она проснулась. Выбежала в одной рубахе – и в плач. Окати она их из ведра, вряд ли бы разлила, а вот слезами… От материнских слез даже пьяные трезвеют. Проняла.

Потом они целую ночь шарашились втроем по поселку, бутылку искали, чтобы мировую выпить. Да не так-то просто в те годы было найти выпивку среди ночи – не Венгрия. Пришлось мириться насухую. А что делать? Братья все-таки. Родная кровь.

Обычная, в общем, история, но дальше случилась интересная закавыка. Юрку Санина по осени должны были забрать в армию, но врачи нашли какую-то болезнь, и он получил отсрочку на год, потом на второй. В конце концов забрили, но именно с теми парнями, которым перед дембелем досталось побывать в Чехословакии. Одному брату Будапешт, другому – Прага. А говорят, что судьба с завязанными глазами ходит.

Военные

Торф, если его не трогать, сам по себе не загорится. Человек, впрочем, тоже. Самовозгорается неправильно убранный торф, когда его собирают в караваны непросушенным. Но сказать легко, а выполнить план трудно, особенно при капризной погоде. Кто не рискует, тот не получает премию. Вечная наша надежда на авось. Гнали, гнали, гребли, гребли. План перевыполнили, начальство прогрессивку подсчитывает – два пишем, семь в уме. А караваны убранного торфа возьми и задымись. Природу не обманешь.

Пожар – зрелище страшное. Однако, помню, возвращались со второго поселка ночью. Ветер задурил, и там, где узкоколейка вдоль разработок тянется, видно, как с гребня каравана искры в небо летят. Зима стояла: черное небо, белый снег и фонтаны искр. Прилипли к окнам – любуемся. Ни фейерверков, ни салютов, ни, тем более, извержения вулканов ни разу не видели, а тут такая бесплатная красотища. Любо-дорого, особенно если смотришь из вагона, он хоть и не отапливается, но ковыляет в сторону дома, и железная крыша над головой. Послевоенным пацанам любая пиротехника в радость.

Но эти пожары начались в августе. Говорю же, на перевыполнение плана по добыче замахнулись. В конторе переполох – премия «горит». С утра и до темна толкутся на болоте, зная, что платить за это никто не будет – рабочий день ненормированный, у трактористов сверхурочные капают, но большой радости от таких денег не бывает – нормальные люди, понимают, что деньги все-таки пахнут.

Областные чины прикатили. Москва круглые сутки на проводе. А пожар ярится и ширится. Если говорят, что аппетит приходит во время еды, так это в первую очередь об огне. Ненасытный, жрет все, до чего дотянется.