Где наша не пропадала

Репетиции шли каждый день. В спектакле была занята вся школа, даже Веньке Кузину было поручено раздвигать и закрывать занавес. Тетка Матрена хвасталась соседям:

— Мой-то Веня — настоящий артист…

На пасху между классами разобрали перегородку. Сделали помост для сцены. Поставили на сцену печку, склеенную из бумаги, с нарисованными челом и подпечьем. Собрали по деревням для освещения лампы-молнии.

Вечером в пасхальное воскресенье школа была набита битком. Не передохнуть. Каждый зритель приходил со своим табуретом или стулом. Дядя Токун разместился на подоконнике около самой сцены. Было жарко. Пахло нафталином и потом. За сценой шли последние приготовления. Алексей Иванович приклеил Кукушкину мочальную бороду и усы, подпудрил брови, оглядел шапку и зипун, легонько подтолкнул Кукушкина в плечо и сказал:

— Подходяще…

Спектакль начался.

С трепетным волнением дожидался Кукушкин своего выхода. В сотый раз повторял про себя слова своей роли. Как будто все, весь успех спектакля зависел только от него. Он вышел на сцену и оцепенел.

В лицо ему ударил смех и улюлюканье всего широкинского сельсовета. Смеялся весь зал. Дядя Токун корчился на подоконнике, пытаясь что-то сказать Кукушкину, и не мог ничего сказать от раздиравшего его смеха. Кукушкин был человеком дисциплинированным и упрямым. Он готов был простоять хоть сутки, но он должен был сказать свои слова. Не скажи их, — он подведет Алексея Ивановича, себя, всю школу. И он стоял и ждал, как бык перед мясником, тупо и упорно. Ему было некуда деться. И вот волна смеха перешла в какое-то урчание и улеглась. Кукушкин победил. Похлопывая ребят по плечам, наконец-то он произнес свои роковые слова:

— Помогайте, помогайте мне, ребятишки, хомут чинить… — и потный вышел за сцену.

Его встретил не на шутку расстроенный Алексей Иванович.

И было из-за чего расстраиваться. По случаю теплой погоды пришел на этот раз в школу Кукушкин в коротких штанах и появился на сцене при бороде и в трусиках. Как тут не засмеяться. А в остальном спектакль прошел хорошо.

Через неделю окончившим школу выдавали удостоверения. В простенке между окнами, под портретом Ленина, был установлен стол, покрытый кумачом. За столом сидела почетная комиссия. Алексей Иванович, председатель сельсовета Красовский, рыжеусый великан в красноармейской гимнастерке, Елизавета Валерьяновна и представитель райнаробраза, смешной маленький старичок, то и дело снимающий и надевающий пенсне.

На это торжество пришли родители. С Кукушкиным пришла тетя Поля. С Венькой Кузиным — отец и мать Матрена.

Алексей Иванович вызвал к столу первым Кукушкина и вручил ему удостоверение с двумя печатями и с подписями всех членов комиссии, написанное аккуратным почерком Елизаветы Валерьяновны на плотной белой бумаге. Пожал Алексей Иванович Кукушкину руку, крепко, как взрослому, посмотрел в глаза и сказал:

— За успешную учебу в школе, за прилежание и способности ученик Касьян Кукушкин награждается сочинениями русского народного поэта Николая Алексеевича Некрасова, — и подал Кукушкину книгу в толстом переплете.

У тети Поли, когда к ней подошел Кукушкин и протянул удостоверение, глаза были мокрые.

После выдачи удостоверений Алексей Иванович позвал тетю Полю и Кукушкина к себе в комнату, усадил за стол, угостил чаем, а потом сказал:

— Знаю, что вам тяжело, дорогая Пелагея Никитична, а парня надо учить дальше. Если вы не возражаете, я помогу его устроить в клюкинскую сельскохозяйственную школу. Там его примут без экзаменов, там и стипендия, и общежитие есть. Как вы на это смотрите?

— Да уж что тут смотреть-то… — замялась тетя Поля. — Век не забудем вашей заботы.

— Ну что ты, тетя Поля, такая невеселая? — спросил на обратном пути Кукушкин.

— А в чем ты на чужие люди поедешь-то, у тебя и одежонки-то нет. А ты вон какой вымахал…

— Утро вечера мудренее… — успокоил ее по-взрослому Кукушкин.

Дядя Саша весь как-то высох. Глаза и щеки ввалились. Нос заострился. Он ничего не просил и ни с кем не разговаривал. Входила к нему только тетя Поля. Он смотрел на нее широкими глазами, и крупные слезы текли по его небритым щекам, бледным, как подушка. Умер он ночью на постели деда Павла. Когда он лежал в гробу, прямой и строгий, Кукушкина поразили руки дяди Саши.

Скрещенные на груди, на синей косоворотке, они придерживали маленькое распятие. Это были большие рабочие руки, с твердыми ногтями, с каменными мозолями, с неотмывающимся следом от черного вара, от бесконечного сучения концов. Эти руки умели делать и делали все. Пахали землю и сеяли жито, кололи дрова и косили траву, нянчили ребят и держали винтовку.

Кукушкин позавидовал этим рукам и запомнил их навсегда. Он невольно взглянул на свои еще небольшие ладони; они были тоже в ссадинах и шрамах, в земле и смоле, в твердых подушках мозолей от топорища, косы и плуга.

После смерти дяди Саши он остался единственным мужиком в семье тети Поли и старался по хозяйству изо всех сил. Ни о каком ученье, по его мнению, теперь и думать не приходилось. Иначе думала тетя Поля.