Где наша не пропадала

Петр Иванович налег на ворот и вытянул Кукушкина. С Кукушкина лила вода, и зубы его отбивали чечетку. Тоне было жаль друга. Тоня считала, что во всем виновата только она одна.

— Что ты там искал? — спросил Филин.

— Клад… — скорее простучал зубами, нежели выговорил Кукушкин.

— Клады ищут днем! — серьезно заметил Филин, отослал Тоню в общежитие, а Кукушкина пригласил следовать за собой.

В просторной двухоконной комнате, где жил Петр Иванович, пахло от бесчисленных гербариев сухим сеном и летним теплом. Над диваном висели два скрещенных ружья и три пейзажа, написанных Сергеем Александровичем.

— Ну что ж, кладоискатель, выворачивай карманы, сушись да спать ложись. О кладах поговорим завтра.

Кукушкин положил на стол «Баскервильскую собаку», развесил на лавке перед горячей лежанкой мокрое белье и лег на диван, укрывшись одеялом и полушубком Петра Ивановича. Петр Иванович достал из стола бутылку портвейна, налил четверть стакана и заставил Кукушкина выпить.

— Согрейся и спи!

Кукушкин заснул.

Петр Иванович встал очень рано и ушел по своим делам, не разбудив Кукушкина. На книжке «Баскервильская собака» лежала записка:

«Если о библиотеке знаешь один, — никому не говори».

Кукушкин встал. Зашел к себе наверх. Умылся и вместе со всеми позавтракал.

— Где ты был? — спросил его Миша Бубнов.

— В деревне! — соврал Кукушкин и пошел на урок.

По мнению Кукушкина, преподавательница русского языка и литературы Лидия Васильевна Лебедева была самой красивой женщиной на свете. У нее были русые волнистые волосы, подстриженные в скобку. Маленькая челочка наполовину прикрывала белый лоб с черными бровями и такими черными и пушистыми ресницами, что из-под них только мерцали голубые огоньки, а самих глаз не было видно. Ходила она всегда в легкой белой кофточке, в зеленой курточке и в черной отутюженной юбке. Обувалась в высокие гамаши, отороченные куньим мехом. Она слегка подкрашивала губы, и от нее чуть пахло духами.

Лидия Васильевна вела при школе драматический кружок, куда Кукушкин, памятуя свой провал в бабаевской школе, записываться боялся. И еще Лидия Васильевна очень здорово каталась на коньках. Она только что кончила институт и преподавала первую зиму.

Тоня под страшным секретом сообщила Кукушкину о том, что Лидия Васильевна влюблена в Филина.

— Что значит влюблена? — спросил Кукушкин.

— А то, что она хочет быть с Петром Ивановичем вместе всю жизнь и умереть с ним в один день.

Кукушкин ничего такого о любви еще не знал. Правда, он видел однажды, как Лидия Васильевна выходила из комнаты Филина и батистовым платочком вытирала глаза, «Наверное, отругал за что-то», — подумал тогда Кукушкин.

Сейчас Лидия Васильевна читала вслух своим мягким голосом «Ташкент — город хлебный» — удивительную книгу о злой судьбе одинокого мальчишки. Отправляясь в дальнюю дорогу за хлебом, мальчишка говорил: «В дороге веревочка пригодится!»

И Кукушкин запомнил почему-то эту фразу.

Прозвенел звонок. Кукушкин спросил у Тони:

— Сегодня пойдем туда?

— Не знаю… — ответила Тоня, и глаза ее стали печальными.

И все-таки они вместе после уроков забрались в свою библиотеку. Тоня была явно не в себе. Глаза ее смотрели в одну точку, книга вываливалась из рук.

— Что с тобой, Тоня?

Тоня заплакала беззвучно и горько. Крупные, с горошину, слезы потекли по ее щекам. Кукушкин не любил слез, особенно девчоночьих. В другой раз он встал бы и ушел, сказав: «Плакса. Я думал, что ты человек, а ты плакса!» — но на этот раз еще не известное ему Тонино горе чем-то тревожным наполнило и его душу.

— Меня раскулачили… — тихо сквозь слезы выговорила Тоня.

Кукушкин не знал, как раскулачили Тоню. Кукушкин видел, как раскулачивали клюкинского кулака Степана Зернова. К двухэтажному, наполовину каменному, наполовину деревянному дому подали две подводы. Нагрузили на них какое-то тряпье, чугуны и самовар. Вышел Степан Зернов, мрачный, без шапки, за ним, причитая и голося, — его многочисленная родня.

— Спасибо за добро, сельчане, — сказал Зернов, — может, встретимся! — и сел в дровни.

Подводы тронулись. Зерновский кобель метался на цепи, завывая от ярости. Народ расходился с зерновского подворья молчаливо, как с пожарища.

«Наверно, — подумал Кукушкин, — так же раскулачивали и Магрычевых. Наверно, так же без шапки вышел Козьма Магрычев и сказал, обращаясь к собравшимся: «Спасибо, мужики, за все доброе, что я вам сделал». И сани тронулись, и на санях запричитала забитая, молчаливая Магрычиха, и дядя Токун крикнул вслед Магрычеву: «Тебе давно пора за своим Балабаном. Одного поля ягода!»

— Откуда ты знаешь, что тебя раскулачили? — спросил Кукушкин.

— Мама передала… — сказала Тоня.

Кукушкин не стал больше расспрашивать Тоню. Он понял одно: что выслали только одного хозяина. И ему стало жаль Тоню какой-то щемящей сердце жалостью. Кукушкину вдруг захотелось быть для нее тем добрым человеком, каким стала для него в свое время тетя Поля.

— Меня выгонят из школы? — спросила Тоня, как будто от Кукушкина все это зависело.