Где наша не пропадала

В сентябре начались, как говорили командиры, операции местного значения под Колпином у Теткиного ручья. Нам надо было расширить плацдарм и потеснить немцев.

Артиллерия всех систем, при поддержке береговой из Кронштадта, целую ночь перемешивала с землей передний край немецкой обороны. На рассвете пехота нашего полка взяла этот рубеж и, проскочив вперед, стала закрепляться, зарываясь в землю. Пулеметная рота занимала левый фланг ближе к берегу Невы.

За Теткин ручей перекочевала и федотовская кухня.

Кровь немцев и наша кровь смешались в Теткином ручье, и он побурел.

К вечеру немцы начали контрнаступление. Они ввели в бой новые части и пустили на окопы танки. От пулеметного расчета, в котором был подносчиком патронов Коля Бляхман, остался в живых только он один.

Ему перебило пулеметной очередью обе ноги. Танк шел прямо на пулемет. Бляхман знал свои силы. Он рассчитал в последний раз все. Это была последняя игра, поэтому он подпустил танк как можно ближе и швырнул противотанковую гранату прямо под гусеницы. Он кидал наверняка.

Танк остановился в двух шагах от пулемета и загорелся.

Осколком своей же гранаты Бляхману раздробило висок. Он упал навзничь, откинув голову с черным чубом.

Быть или не быть? Он решил это по-своему, так и не дочитав до конца подарочное издание Шекспира.

В этом же бою погиб и Боря Утков. Он пришел на передний край в разгар наступления вместе с журналистом Колей Черноусом. Когда наши окапывались, Боря стал зарисовывать одного снайпера. Начался артиллерийский налет. Осколком снаряда убило командира роты. Немцы пошли в контратаку. Борис спокойно взял командование на себя, и все в роте считали, что это самый подходящий человек на место убитого командира. Он погиб в атаке, наскочив на автоматную очередь. Он умер сразу. Пули прошили грудь и засунутый за отворот шинели альбом с недорисованным портретом.

Об этом мне рассказал Кукушкин спустя дня три после боя, забежав в редакцию.

Он спешил к полковой бабушке. Да и разговор-то у нас не клеился.

У Глафиры Алексеевны кончился оставленный агентом артели мадаполам. Ей не из чего было шить детские распашонки. На занятом в этом бою немецком складе Добрыйвечер своим хозяйственным взглядом обнаружил два куска мягкой и легкой байки. Он припрятал ее на свою повозку и послал с Кукушкиным в подарок полковой бабушке.

И вот они сидят с Кукушкиным перед остывающими чашками чая и молчат. Кукушкин рассказал ей все и о Бляхмане и об Уткове.

Кукушкин смотрит на стенку, где развешены портреты в траурных рамках. Рядом с ними висит гитара. Гитару подарил бабушке Колька Бляхман. В пулеметной роте она ему не нужна. Там надо было играть с патронными ящиками. Колька Бляхман, заходя к нашей полковой бабушке, любил петь слегка дребезжащим голосом, подыгрывая себе на гитаре и безбожно фальшивя старинный романс:

Вот вспыхнуло утро. Румянятся воды.
Над озером белая чайка летит.

Наша полковая бабушка почему-то имела особое пристрастие к этому романсу и всегда просила Кольку спеть его и сама чего-то мурлыкала в такт музыке.

Рядом с гитарой висел репродуктор. Радио провел бабушке Боря Утков, чтобы она не скучала и была в курсе всех дел. Под репродуктором Боря прикрепил карту, а сбоку от нее — портрет нашего генерала Николая Павловича Симоняка своей работы. Симоняк смотрел сейчас из-под тяжелых от бессонницы век на Кукушкина и бабушку сосредоточенно и сурово.

Наш генерал тоже раза два бывал в гостях у полковой бабушки вместе с комиссаром Щегловым-Щеголихиным.

Кукушкин смотрел на стену и молчал. Потом попрощался с бабушкой и вышел на Литейный. Перед улицей Салтыкова-Щедрина он замедлил шаг. Прямо на него к Литейному шла рота. Но что это были за молодцы! Один к одному, ладные, высокие, как на подбор, в новых гимнастерках, в надраенных яловых сапогах, в суконных пилотках, перекрещенные желтыми портупеями, румяные, веселые — просто загляденье! Они шли молча, и только согласный шаг подкованных сапог гулко отдавался на сером плитняке. Они шли по четверо в ряд и, когда старшина скомандовал: «Правое плечо вперед! Арш!» — они развернулись к Кукушкину флангом, и он заметил у всех у них в петличках красные кубики лейтенантов. Значит, это было пополнение. Наверное, с Большой земли самолетом.

Хвост колонны плавно завернулся, и они двинулись к Невскому. И тогда-то над тишиной, над приниженностью слепых окон в такт покачиванию широких плеч возник тонкий, необычайно чистый голос:

Скажи-ка, дядя, ведь недаром
Москва, спаленная пожаром,
Французу отдана.

И рота подхватила на полную грудь всем многообразием голосов:

Ведь были схватки боевые,
Да, говорят, еще какие!
Недаром помнит вся Россия
Про день Бородина!