Где наша не пропадала

И, может быть, тот рыбак с поскрипывающим протезом, только что ушедший с набережной, тоже герой солдатского братства. Наверное так! Как это важно для человека, чтобы о том, что он сделал, люди не забывали!

Когда говорят о стойкости Ленинграда, о его победе, помните, что в этой победе немалая доля усилий моих друзей гангутцев. Они были в самых тяжелых боях по освобождению Ленинграда. Он был для них и остался навсегда самой сверкающей высотой их незаурядных судеб.

Может быть, вам придется увидеть человека с оригинальным знаком на правом отвороте пиджака. Если вы прочтете на этом знаке «Гангут 1941» — знайте, что это добрый солдат Великой Отечественной войны, не знавший отступления.

Плывет над Невой морок белых ночей. Пора влюбленности, вечной юности.

Ленинград тих и прекрасен.

И сквозь перестук острых каблучков спешащей на первое свидание девчонки слышно, как трудно, с перебоями, бьется тревожное сердце мира. '

Прислушайтесь к нему.

Помните! 

САМОЕ ТРУДНОЕ

Это, наверное, извечное свойство человеческого характера — хранить в памяти на всю жизнь самое трудное, что нам пришлось преодолеть в жизни. Этим мы не без основания гордимся. Это мы передаем своим детям как опыт нашего мужества, как пример исполнения человеческого долга.

Идет время, мы стареем, и воспоминание становится для человека утешением, и надо обязательно поддержать человека в этом его воспоминании, по праву оценить его достоинство, его долг, исполненный перед народом и перед своей совестью.

Воспоминание становится для нас праздником, а для тех, кто идет следом за нами, хотят они того или не хотят, — школой, той вечной эстафетой, которая и оборачивается живой историей народа, его памятью, его сутью.

Ничего не поделаешь, и наше поколение, оставшихся в живых солдат Великой Отечественной войны, перевалило за пятидесятилетний рубеж, и слова «а помнишь» стали для каждого из нас высокой нравственной категорией, не столько оглядкой на прошлое, сколько, пожалуй, утверждением уверенности в неотвратимой правильности нашей трудной и прекрасной судьбы.

Мы вовсе не хотим, чтобы то, что было с нами, повторилось с новым поколением, с нашими детьми. Нет! Но мы знаем, что жизнь усложняется. Мы чувствуем, как растет ответственность человека за свои поступки, за свой народ, Родину, за прародительницу всего живого и разумного — нашу Землю. Значит, новому поколению нужен будет наш опыт мужества, обязательно нужен. Ведь в конце концов жизнь человеческая и есть ничто иное, как  п р е о д о л е н и е. Об этом я написал стихи:

Жизнь не разыграна по нотам,
И легких в мире нет судеб.
И навсегда насущный хлеб
Свежо и сладко пахнет потом.

Ты это все поймешь потом

За быстрым временем в погоне,
На противоположном склоне
Вершины в блеске золотом.

Да, мы на противоположной стороне вершины. Мы чувствуем ее, эту вершину, спиной, а чтобы увидеть ее, надо повернуться.

Девятнадцатого декабря 1971 года Ленинград отмечал тридцатилетие знаменитой Дороги жизни. Я был на этом празднике в Кировском театре. Я видел этих пожилых людей, которые ради торжества почистили и прикрепили на гражданские пиджаки и блузки ордена и медали. Я видел женщин и мужчин, бывших солдат и командиров, шоферов и моряков, летчиков и регулировщиц, зенитчиков и артиллеристов, кладовщиков и водолазов, видел отцов и матерей нынешнего поколения строителей, я видел слезы на их глазах, когда они нестройными хриповатыми голосами пели свою песню:

Эх, Ладога, родная Ладога!..

Я видел, как они молодели от этой песни. Я понимал по их глазам, как дорого этим людям признание сегодняшним Ленинградом их жизни, ставшей подвигом, признание того, что они спасли Ленинград в ту проклятую зиму, что их усилиями миллион человек был эвакуирован из Ленинграда, что их заботой, их адским терпением в Ленинград доставлялись и хлеб и оружие и что потом Ленинград изнутри осады прорвал эту самую блокаду и победил, что такого случая не было в истории всех войн и осад, начиная с Трои.

Время идет, и обо всем будет создана своя Одиссея, своя кладовая опыта человеческого мужества. И мне приятно было видеть на этом празднике новую юность Ленинграда. Мне дано было в этот миг чувствовать, что эта так называемая связь времен во всем своем величии и необходимости идет через мою душу. И это было прекрасно. И слезы на глазах героев Ладоги были не слезами сожаления и умиления, а слезами восторга, слезами признательности…