Где не было тыла (Документальная повесть)

Нас. преследуют фашисты. Взорвали еще один дзот. Люди устали. Во время одной из передышек под раскидистой кроной алычи я лег на живот и буквально под носом увидел мину.

— Товарищи, мины! — предупредил бойцов.

Соляник занялся исследованием поляны и нашел еще несколько хорошо замаскированных мин. Осмотрев их, он понял, что мины наши, советские. «Значит, мы на нейтральной полосе, вблизи своей передовой, — догадался я. — Надо быстрее выводить раненых, связаться с передовой, с боевым охранением полка».

Чувствую, как на теле стынет белье, пропитанное кровью, по спине и ногам пробегает неудержимая дрожь. Опускаюсь на колени, цепляясь за ствол дерева. Душит жажда…

МЕДСАНБАТ

…Белые, когда–то стесанные пилой стены и потолок не удивили меня. Я знал до этого, что медсанбат нашей дивизии размещается в штольнях Инкерманских каменоломен. Не вызвала удивления и палата, в которой лежали раненые. Многие из них стонали, просили пить, кого–то звали.

Бинты лежали у меня на плече, на правой руке, на пояснице, был забинтован правый глаз. Удивился, как же этих ран не почувствовал там, в минуты прорыва.

Хотелось узнать, что же было после того, как я потерял сознание, но на эти мои вопросы некому было отвечать. И тут я вспомнил, как утром, когда санитары укладывали меня на носилки, кто–то сказал:

— Да он жив, смотри! Ну–ка плесни водой…

От студеной воды, вылитой на голову, пришел в себя.

— Товарищ комиссар, мы за вами пришли.

— А где я нахожусь? — оглядев в полумраке землянку, спросил я.

— Это блиндаж комбата–один. Вас, говорят, принесли сюда мертвым, — словоохотливо сообщил один из санитаров. — А фрицы следом за нами шли, полк потеснили, потому вас здесь и оставили… Так что немцы вас тоже, видимо, за мертвого приняли.

«Ну и ну, — подумал я. — Вот так, не чувствуя смерти, можно умереть».

— Где остальные, — обратился я к санитарам, — вывели ли их из леса?

— Все в порядке, товарищ комиссар… Раненых отправили в медсанбат, — последовал успокаивающий ответ.

Вскоре машина доставила меня в медсанбат. Сразу же попал в «разделочную», как у нас говорили раненые.

Мне почему–то не хотелось расставаться с ватным бушлатом, срезанным с плеч.

Пожилая, с приятным лицом санитарка смотрела на меня и качала головой:

— Не печальтесь — получите новый. Главное, что вы живы остались, а мы вас подлечим.

За соседним столом над обнаженным маленьким человечком старательно трудилась целая группа врачей. Мне показалось, что это был подросток, лица его я не видел. Был лишь виден рассеченный бок и как в него то и дело ныряли медицинские инструменты. Больной молчал.

— Кто это? — спросил я медсестру.

— Онилова Нина, пулеметчица…

Только теперь я заметил на ее плечах темные короткие косички. Вспомнились слова, сказанные еще вчера утром: «Я бы сейчас у печки погрелась!»

Когда меня с коляски перенесли на кровать, я поинтересовался, есть ли в палате, кроме Ониловой, мои однополчане. Оказалось, в противоположном углу лежал Субботин с ранением в шею.

Он сообщил:

— Знаешь, Онилова в тяжелом состоянии: раздроблены почки… Выдержит ли?

— А Катя Коваль где? Что с ней? — спросил я.

Петр Михайлович вздохнул.

— Когда отходили, была жива…

Прошла неделя моего пребывания в медсанбате. Я освоился с новым своим положением, перезнакомился с соседями по палате. Новости с фронта поступали редко, я с нетерпением читал газеты — это было моим единственным, занятием. Однажды из полка почтальон принес письма. Из них выяснилось, что дома о моем ранении еще ничего не знали. Одно письмо–треугольник, но не от моих домашних, встревожило меня не менее, чем события на передовой. Письмо было от десятилетней дочки Беды. Она писала: «Дядя комиссар Рындин! Мой папа с вами выехал на фронт, но он почему–то долго на мои письма не отвечает…»

Меня охватило удушье, глаза заволокло слезой, строчки прыгали и расплывались. «Бабушка совсем старенькая, — продолжал я читать детские каракули, — я осталась одна… Дядя комиссар, напишите мне, скоро ли приедет мой папа?»

7 марта по палатам медсанбата пронесся слух: «Командующий армией товарищ Петров в штольне…» В нашей офицерской палате в воздухе плавал табачный дым. Шутили: генерал пройдет и никого не заметит. Но было не до шуток: медперсонал бегал по палатам как угорелый, заправлялись кровати, собирались бумажки, везде наводился порядок.

Генерал появился неожиданно, из глубины штольни. За ним следовала, кроме врачей, группа офицеров. Среди них я узнал заместителя начальника политотдела дивизии старшего батальонного комиссара С. Н. Вашука.

Командующий остановился у первой стоявшей у двери кровати П. М. Субботина. Говорил с Петром Михайловичем минуты три, потом прошел дальше. На середине палаты его остановил Вашук. Увидев меня, он что–то сказал генералу, и после этого все подошли ко мне, Иван Ефимович взялся руками за спинку кровати, я увидел, как внимательно через пенсне он рассматривал меня.

— Так сколько уже дней лежишь, Рындин?

— Седьмые сутки, товарищ командующий, — ответил я.