Где нет княжон невинных

— Да, знаю, — тихо сказала она. И вздохнула. — Он тоже знал. Как ни говори, князь. Начитанный, с дворами знакомый, а те всегда на сто лет впереди были. В отношении полезных новшеств. И даже… Только вот я…

— Оставим это, — попросил он.

— Нет, Дебрен. Я должна закончить, потому что это… это нас касается. Пора взглянуть правде в глаза. Ну так вот, князь, хоть и прогрессивный был человек, светский, обругал меня. Дескать, как же я могу его просить, чтобы он, мужчина по всем статьям, стал себе рукой в мужском деле помогать. Что он сгорел бы со стыда, если б об этом узнали. Что я эгоистка распутная и вообще сука. Я ему толкую, что никто ничего не узнает, потому как ведь мы же поженимся, и до самой смерти будем вместе… Но выторговала только то, что согласились мы миловаться по маримальскому образцу. — Ей пришлось сделать паузу. Дебрен, которому было все неуютнее лежать животом на досках, не имел даже претензий, когда услышал сарказм в ее голосе. — В подробности не вдаюсь. Должно было быть так, как у тебя с девственной баронессой Рансуазой. Ну, возможно, не так идеально. Баронесса, судя по имени, марималька до последней капли крови, значит, в крови у нее и это есть…

— Я не спал с ней, — спокойно сказал он.

— Мы тоже не спали. Причем в обоих смыслах слова, а не так, как у тебя, в единственном. Потому что, когда дело дошло до сути, князь к железякам присмотрелся повнимательнее и спрашивает: «А собственно, как вы, ваша милость, с гигиеной управляетесь?» Ну, я ему, что, дескать, водой, хоть и знала, что он не об этом спрашивает. А он: «Вижу, что водой, а у юбки весь зад мокрый, ты меня в краску вгоняешь, когда по лагерю проходишь. Но я в другом смысле. Потому что вряд ли ты меня не обманываешь, когда говоришь, что ключик потеряла, э? А так, в принципе, зачем здесь этот люпин? Люпином для меня натираешься? Так я ж тебе флакон благовоний купил за целых полдуката!»

— Ключик?

— А что я должна была ему сказать? Что меня за распущенность городской суд нажопником наказал? Надо было как-то объяснить, откуда эта пакость взялась, так я дружкам по хоругви сказала, что меня родные в пояс верности вырядили, чтобы в случае нашего поражения меня хуже смерти судьба не постигла. В степных военных операциях, когда территория интимности не благоприятствует, я сразу же эту легенду распространила и потом уж спокойна была. Спутники своими лапами не лезли и ничему не удивлялись. Достаточно было сказать, что у меня в предыдущей войне ключик затерялся.

— Понимаю.

— Очень мило с твоей стороны. А вот князь понимания не проявил. До пересыпа в ту ночь дело не дошло, впрочем, и до разрыва тоже. Мы, как я говорила, миловались. Ты, наверное, усмехаешься себе под нос, но это правда. Была любовь, и к тому же большая. Я не стала бы ради тебя извлекать на свет божий всю грязь, если б не было настоящей любви. Ибо речь идет о морали.

— Грязь? — Он не был удивлен, но и не хотел, чтобы она подумала, будто он одобряет это слово.

— Не усложняй мне рассказ, Дебрен. Не будь таким благородным. Оба мы знаем, что сначала это выглядит смешно, а сразу же после — отталкивающе. Я говорю об общении со мной. В двояком смысле слова. В том числе и церковном.

— Ты говоришь о вещах, — буркнул он, — о которых не имеешь понятия. По определению.

— Дескать, сама себе?.. Благодарю. Хоть и это тоже обидно по-своему. Что ты так туманно делаешь мне комплименты.

— Комплименты? Чума и мор! Ты неверно меня… Я говорю, что ты не знаешь, каково быть рядом с тобой! Вот о чем я говорю!

— Ага, — буркнула она. — Ну что ж, это, наверное, самое легкое. Но и на это еще никому сил не хватило. Потому что в конце на явь выходит, что Ленда чудачка, ведет себя не так, как все… Невозможно жить нормально, когда твоя задница такой штукой прикрыта. Я не имею в виду какие-то сердечные истории. На этом я уже давно колесо пятиспичное поставила. Я говорю о прозе. О необходимости постоянно бегать в лес, о долгом сидении в бадьях, лоханках, ручьях…

— Я знаю, о чем ты говоришь. Так что покороче. Слышу, особой радости это тебе не доставляет.