Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

В другой раз, тоже в Мытищах, возникла аналогичная необходимость похода за водкой. Только стояла глубокая осень: грязь, темень и мокрый снег. Талонов тогда не требовалось, но не было денег. Обращаясь к каждому лично то по-хорошему, то по-плохому, обосновывая теоретически, цитируя строки поэтов, ссылаясь на тайные инструкции мэтров тайных наук и многими прочими способами Головин убеждал, призывал, просто требовал их достать где угодно, в конце концов выйти в подъезд, звонить во все двери и просить одолжить. В результате, обыскав всю квартиру и карманы друзей, удалось наскрести горсть монет. Выдвинулись в магазин. Внутри все забито битком, стали в очередь. Через час-полтора уже были вблизи прилавка. Какой-то невнятный трясущийся мужичок вдруг обернулся к Головину и жалобно возопил: «Дай, командир, хоть какую-то мелочь, нет у меня ничего, иначе совсем пропаду!» «Да на, жалко, что ли», — сухо бросил ему Головин, сунул руку в карман, вытащил все, что сумел зачерпнуть, и отдал несчастному мужичку. От радости тот ошалел, что-то быстро купил и исчез. Потом ошалели и мы: осталось всего-то на пару бутылок вина. Затем была сцена раскаяния Головина. Он начал с того, что не знает, зачем таким образом поступил, что было затмение, что сделал глупость, что человек попросил, и он взял и отдал, не думая ни о чем… Однако понятно, что было все очень непросто. «Усложнить ситуацию» (его собственное выражение) он, безусловно, любил. Вернувшись в квартиру, разлили вино, и вновь пошла тема, где взять теперь денег на алкоголь — к примеру, поехать к кому-то или по телефону экстренно вызвать кого-то сюда, разумеется, с выпивкой… Стоит заметить, что сцены раскаяния, весьма артистичные, тоже входили в репертуар Головина, причем иной раз он их разыгрывал по соображениям, так сказать, меркантильным. Случалось, хотя и редко, что спиртного оказывалось на столе слишком много — целые батареи водки, пива, вина, коньяка. Выпить столько было нельзя и за несколько дней, особенно когда компания и так пребывала в хорошей кондиции. Но и не выпить тоже нельзя — не позволял этикет. Столь неразрешимую ситуацию Головин иногда разрешал следующим манером. Неудобно примостившись на самом краю стула — одна из любимых им поз, которую он принимал, по его же словам, из ненависти к комфорту, — он начинал ронять голову, будто бы засыпал, потом неожиданно с грохотом падал на пол, не забыв по пути как бы случайно локтем смести со стола все бутылки, а то и обрушить стол. Выдержав паузу в положении лежа среди битых бутылок и разлитого всюду вина, он приходил в себя, сперва выражая полнейшее непонимание, где он и что он, затем, постепенно сознавая масштаб катастрофы, в ужасе начинал материться, проклиная себя, всех вокруг и весь мир. Сцена раскаяния — упреки себе в непростительной неловкости, нерадивости, во всех худших пороках, нравоучения в собственный адрес, страшные приговоры во искупление содеянного, которое в жизни не искупить, и так далее — могла длиться долго. И только потом, прикинув потери, при их серьезности он переходил к убеждению присутствующих в настоятельной необходимости хотя бы частичного восполнения утраченного.

Историй о похождениях Головина миллион — свидетели прошлых событий неизменно вспоминали и пересказывали их друг другу, знакомым, друзьям, а те, в свою очередь, делились услышанным со своими знакомыми и друзьями. Однако никогда не предавались воспоминаниям в присутствии Головина — он не терпел пустых разговоров о прошлых делах, предпочитая им новые приключения, причем прямо сейчас. Создать новую ситуацию, поднять новую тему, непредсказуемо поступить для него не представляло проблем. Также он нимало не беспокоился, что кто-то где-то копирует стиль его поведения, повторяет его мысли, высказывания, поет его песни, выдавая их за свои: в новых идеях и вариациях не было недостатка — придуманное и совершенное уже не было интересно — только живая мысль, только здесь и теперь.

Сдыхать от маразма умеет любой,
Найдите воду, найдите прибой,
Поднимите руки, напрягите ноги,
Прыгайте вниз головой.

Из песни «Учитесь плавать»

Но при, казалось бы, склонности в любой обстановке быть в центре внимания — всегда задавать тон, стиль, тему бесед, провоцировать скандальные ситуации, шокировать, увлекать в разного рода дримленды, опасные приключения и так далее — Головин мог быть другим. Помню, к примеру, такой эпизод: ночь, Клязьма, небольшая компания у костра, только кофе и чай. Какие-то разговоры, короткие и спокойные. Головин не участвует — странно и пристально, притом как-то активно смотрит в огонь. Не краткий момент, не десять минут, а часа, верно, три, не отвлекаясь, недвижно, безмолвно. Все давно разошлись, а он все сидел, взирая на красное, синее пламя догорающего костра. Потом пришел в дом, ничего не сказал.