Где ночуют боги

Затем Эдо повез начальника в Красную поляну. Антон Рампо не любил зимние виды спорта. Он не понимал, например, в чем смысл слалома. Понятно, зачем ездят на лыжах охотники или диверсанты: у них просто другого выхода нет. А у обычного человека есть много других способов передвигаться по снегу. Например, вообще не передвигаться, а просто смотреть из окна, как красиво падают снежинки. Антон всегда выбирал этот способ. А вот, например, друзья Изабель, куршевельские кретины, считали иначе: они ездили в горы, потому что это престижно, и иногда ломали себе ноги. Но это тоже престижно, сломать себе ногу в Куршевеле. Совсем не то, что сломать себе ногу в Мытищах. Все дело в престиже! Такие места, как Красная поляна или Куршевель, – как считал Антон – престижными становятся из-за стадного чувства. Но как стадное чувство может быть престижным? Антон стал вспоминать, как когда-то они с бывшей женой решали, где построить дом, свить гнездо. Процесс гнездования Антон с Леной начали, как это делают все животные, с выбора места. Антон тогда высказался категорично, что дом у них будет не на Рублевке, поскольку помнил, что во времена его детства там была деревня с дачами дирижеров, скрипачей и писателей, которым хорошо дышалось в соснах. С отцом, фотохудожником Ильей Рампо, они тогда ездили на Рублевку на пикники к художнику Раппопорту. У того был отец, тоже художник и тоже Раппопорт, он получил дачу на Рублевке еще при Сталине, за то, что нарисовал дочь вождя, Светлану. А по соседству жил Сергей Михалков, получивший дачу за стихотворение про Светлану – дочка Сталина в то время была самым верным способом получить дачу. В доме Раппопорта собирались интеллигенты, пили чай и вино, ведя беседы о том, что мир обречен. Интеллигенты все были во втором, а некоторые в третьем поколении. Поэтому все было тихо, интеллигентно и вполголоса. Читали Пастернака. Так и жила тогда Рублевка, тихо, вполголоса, под Пастернака. Сталин тоже жил на даче поблизости, ему нравилось там, поэтому там он и умер – человек он был последовательный. Все дачи Сталина были очень маленькими. Отец Антона как-то раз показал ему фотографии дачи Сталина в Абхазии, на озере Рица, похожей на домик для сторожа. Например, сторожа дачи банкира, хотя даже для сторожа она бы сегодня никак не годилась, потому что друзья банкира сказали бы: «Убогий домик какой-то у твоего сторожа, у тебя что, проблемы?» И больше такому банкиру доверия не было бы, он стал бы изгоем с плохой кредитной историей. Спальня дачи Сталина на фото выглядела вообще как гостиничный номер для малообеспеченных паломников. Есть такое понятие «малообеспеченные паломники». В Абхазии, например, много святых мест, старых храмов, келий, поэтому велик поток паломников. Так вот, для них существуют гостиницы, где нет ничего, кроме кровати и пола, а что еще нужно паломнику? Но есть и гостиницы для паломников обеспеченных, со всеми удобствами: биде, джакузи и кабельными каналами. Что еще нужно паломнику, если он обеспечен? Так вот дача Сталина на озере Рица была похожа на отель для малообеспеченных паломников – деспот был скромен. Антон находил это стильным. Но особенно его тогда поразила фотография санузла в ванной вождя народов. Мебель на даче в основном сохранилась оригинальная, поскольку была не из «ИКЕИ», а из дуба. А вот ванну и унитаз абхазские смотрители музея обновили – установили сантехнику ярко-розового цвета. Как будто Сталин был эмо. Но Сталин был явно не эмо – зачем же ему поставили, хоть и посмертно, такую сантехнику? И где вообще сантехнику такого розового цвета абхазы взяли? Такой розовый цвет Антон прежде видел только у фламинго в фильме Дэвида Аттенборо, но у фламинго, как рассказал Аттенборо, перья приобретают такой пигмент из-за рачков, которых они поедают. Для Антона так и осталось загадкой, что поедали абхазские смотрители музея, когда устанавливали в ванной Сталина розовую сантехнику. Помнил Антон и то, как Рублевка становилась престижным районом новой Москвы, в которой фотохудожнику Илье Рампо предстояло стареть, а концептологу Антону Рампо – жить. Произошло все это быстро. Дирижеры и пейзажисты, как всегда, прозевали. Пропустили в свои ряды сначала одного интеллигента в первом поколении. Пусть посидит с нами – решили они, – тем более чай принес. Потом пропустили второго – пусть посидит с нами, он вино принес. А потом уже и третьего пропустили, да еще и ворчать на него стали: «Почему печенье к чаю не принес?» Когда интеллигентов в первом поколении стало трое – а три человека, это уже организация, потому что трое уже могут голосовать, – они проголосовали. Кто за то, чтобы отныне это место стало престижным, потому что мы тут теперь будем жить? Единогласно. А кто за то, чтобы дирижерами и пейзажистами тут и не пахло, а чтобы пахло тут нами? Единогласно. Скоро на Рублевке жлобов стало много, а дирижеров мало. Потому что дирижеры как дубы – растут медленно, а жлобы как грибы – быстро. Жила жалкая кучка, а поселилось стадо. Когда в каком-то месте живет кучка, оно считается живописным, но не престижным. А когда живет стадо, место перестает быть живописным, зато становится престижным. А шоссе названо Рублево-Успенским. Лежбище воров с именем монаха-иконописца. Что-то есть в этом от самой жизни. Что, интересно, думает об этом сейчас сам Андрей Рублев, что чувствует? Ведь он святой и, значит, может думать и чувствовать даже после того, как умрет, думал Антон.