Где сходятся ветки

Не успела я моргнуть, как репринт перемахнул через стол и вцепился в горло Гаркунову. Они повалились на пол и катались где-то внизу, кряхтя и пыхтя. Между ножками я наконец увидела покрасневшее лицо Михаила Тихоновича, его выпученные глаза. Второй Михаил Тихонович был явно сильнее и душил его, закрепившись сверху. Кто победит, ясно. Я видела обоих без одежды: репринт был более жилистым, сказывался физический труд на свежем воздухе. Гаркунов начинал уже страшно хрипеть. Не выдержав, я схватила большой кусок стекла со стола и ударила им по голове душившего.

«Спасибо, – закашлялся архистратиг, сбрасывая с себя тело. – Думал, выберешь другого…» Не отвечая, я быстро направилась к выходу. Сзади послышалось: «Ты куда?» – «Домой». – «Не останешься?» – «В этом убожестве? Спасибо. Наслаждайся сам». Неужели он и правда думал, что мне тут понравится?

Я пробежала насквозь комнаты и коридор – поскорее хотелось выбраться наружу. Почувствовала облегчение, когда увидела посветлевшее небо и приветливо махавшие мне деревья – здравствуй, мол, ты снова с нами. Пошла по тропинке к воротам, но не успела выйти. Сзади что-то треснуло, как будто огромный сук надломился. Я оглянулась. Здание дворца теперь было хорошо видно. Оно имело конусовидную форму и напоминало термитник. Левая стена просела и стояла немного под углом, над ней нависал пузырь спальни с окном. Оттуда посыпался песок. Вдруг стенка окончательно подогнулась, спальня осела, голубая башня стала заваливаться набок и все строение со звоном, хрустом и рокотом ухнуло вниз.

Через неделю у меня в Бутове раздался телефонный звонок. Я не сильно удивилась, когда услышала Тихомирова. «Привет. Можем встретиться?» – «Не знаю, у меня работа». – «Ну, я прошу тебя. Мне надо», – Голос у него был слишком серьезный и сиплый, как будто его мучила жажда, – заболел, что ли? Я согласилась, только ненадолго, где-нибудь на Киевском вокзале. Все равно хотела зайти в «Европейский» за новым пальто в стиле милитари обалденного цвета мокрого асфальта.

Гавриил сидел в узбекской закусочной. На нем был его старый светло-серый плащ, еще тех времен, когда я не могла жить без этого человека.

«Даже пиво не взял?» – «Я пить бросил». – «Как всегда?» – «Да, нет, – он нахмурился не в настроении шутить. – На пару дней». Я сунула бумажный пакет под стол, приготовившись слушать. «Чего купила?» – спросил он. «Пальто новое. Рыжее надоело». – «Ага… а я, вот, – он достал из-под стола спортивную сумку ЭнБиЭй и расстегнул ее. – Тебе». Там лежала лампа с цветными стеклышками в стиле Тиффани. Надо же, а у меня руки все не доходили купить. «Как трогательно. Спасибо, Гаврюша». Он тяжело вздохнул: «Может, прогуляемся?»

Мы встали и пошли под высокими сводами здания, где согласно табличке, которую я прочла, заходя, Ленин выступал перед рабочими, отъезжавшими в южные районы страны для организации советских хозяйств. В углу компания мужчин в кожаных куртках ела беляши и пила что-то из термоса. Вид у них был заговорщический. На скамейках спала разноцветная упитанная семья – непонятно, где сумки, где дети. Молодая пара влюбленных держалась за руки и слушала одни наушники на двоих.

«Я вот думаю, что мог бы кого угодно напечатать… Вопрос: почему репринты выживали только мои?» – спросил Гавриил, когда мы вышли к поездам. «Ну, это же твоя печатная машина». Он кивнул и вдруг сообщил, что поговорил с Настей. Она не слишком расстроилась, когда узнала, что он уходит. Фактически они уже давно жили каждый по себе. «У нее кто-то есть», – предположил мой меланхоличный друг. Я засмеялась и подумала, что не только у мужчин есть принтеры.

Поезд стоял в ожидании пассажиров. Мы прошли вдоль всего состава, до того места, где уходили вдаль, пересекаясь, оплавленные золотом рельсы, – прямо к пятну размывавшего все вокруг ярко-рыжего закатного солнца. Я спросила, не жалеет ли Гавриил, что не стал великим ученым. Он ответил, что жалеет, ведь из-за этого я перестала его любить. «Я любила тебя не из-за этого». – «А из-за чего тогда?» – спросил он.

Потом налетел ветер, и мы побежали по платформе обратно к вокзалу, как два вороха тряпок, как два пустотелых кулька.