Где-то на земле есть рай

Тут я поневоле начинаю злиться. Деньги! Везде деньги, всюду деньги! Чуть что, так сразу же: а сколько? В каких единицах? А нельзя ли было выторговать побольше? Ах, какой прекрасный фильм, интересно, сколько получил актер! Ах, какое платье, а сколько оно стоит? Ах, какой муж, а сколько он тебе заплатит при разводе? Деньги превратились в какого-то божка, в смысл жизни, как будто, кроме них, ничего в ней нет. Все измеряется, все считается, все продается и покупается. Деньги, деньги, деньги! Что же вы тогда плачетесь на одиночество, на непонимание, на то, что вас никто не любит, денежные вы мои? И вообще, как можно требовать чего-то от людей, когда ты сам сосредоточен только на деньгах? Вот и проси у последних взаимности, участия и душевного тепла! Дорогая кредитка, ты меня любишь? Дорогой банковский счет, прими поздравление с днем рождения! Как будто неизвестно, всегда, заранее, с самого начала, что самое ценное всегда бесценно, что оно не продается и не покупается, а если кто и пытается на нем нажиться, то неминуемо терпит крах. Сколько стоит улыбка ребенка, сколько просят звезды за то, чтобы светить?

— Ну конечно! — кипятится Арбатов. — Я должен был сразу же догадаться! Ты работаешь на них!

— Да неужели?

— Да! Только надеюсь, ты не продешевила? Потому что я очень дорого стою!

— Уверен?

— Выпусти меня!

— И не подумаю.

— Я серьезно!

— Я тоже. И прекрати дергаться. Ты мешаешь мне вести машину.

— Ты что думаешь, это тебе так сойдет с рук?

— Ты умолкнешь или нет? — взрываюсь я. — Ты меня достал! Ни на кого я не работаю, и никому я тебя не продавала! Будь моя воля, я бы вообще пристрелила тебя! За бесплатно!

— Так я тебе и поверил, — шипит обладатель роскошного многоэтажного офиса в центре Москвы. — Ты меня с самого начала завлекала!

— Что? — ору я, непроизвольно дернув рукой с браслетом. Машину чуть не занесло, и Арбатов едва не въехал головой в бронированное стекло. — Очень ты мне нужен! — обидчиво прибавляю я, когда он падает обратно в кресло.

— Что, совсем не нужен?

— Нет!

Пауза, растянувшаяся на пять километров.

— Почему?

— Что — почему?

— Почему я тебе не нравлюсь?

— А с какой стати ты мне должен нравиться?

— Вообще-то обычно я женщинам нравлюсь, — отвечает пристегнутый наручником красавец в растерзанном костюме. Я бросаю на него быстрый взгляд:

— Ну и что? Все равно ты мне никогда не нравился, не нравишься и не будешь нравиться.

— Да, но почему?

— Ты что, забыл? — Я начинаю сердиться.

— Что я забыл? — удивленно спрашивает Арбатов.

— Да то, что ты мне сказал при самой первой встрече!

На этот раз пауза тянется километра три.

— А что я сказал? — нервно спрашивает мой пленник.

Я решаю отбросить всякие околичности:

— Ты что, издеваешься? Ты меня обозвал великой писательницей… в уничижительном смысле, вот! Мол, куда я лезу… и вообще, что я о себе возомнила…

Дорогие мои читатели! Вы меня знаете, не так ли? Немного, но все же знаете. Вы, должно быть, уже успели убедиться в том, что я редко когда даю советы, но на этот раз я все же сделаю исключение. Если у вас есть друг, или приятель друга, или приятель приятеля, который что-то пишет, запомните — никогда! Ни за что! Ни при каких обстоятельствах не смейте усомниться в его таланте! Боже вас упаси сказать ему, что он злоупотребляет штампами, не умеет строить фразы, совершенно не разбирается в композиции и что вообще первые двести девяносто пять страниц его романа можно смело выкинуть, а на оставшихся пяти изучать все возможные и невозможные грамматические ошибки. Никогда — слышите, никогда! — не пытайтесь даже намеком дать ему понять, что его главный герой вял, скучен и маловыразителен, а героиня глупа, маловыразительна и скучна. И никогда, если вы дорожите дружбой с этим человеком, не упоминайте о том, что нечто подобное его роману вы уже читали, только оно было написано куда лучше. Разумеется, вы вправе пренебречь моими советами, как и любыми другими, — но делать это следует только в том случае, если вы всерьез озабочены приобретением врагов, да не каких-нибудь, а на всю жизнь и со стопроцентной гарантией качества. Потому что человек так устроен, что может простить многое, но он не прощает пренебрежения к своему творчеству. Легче найти общий язык с назойливой мамочкой, чье чадо вы только что обозвали смесью из бешеного головастика, пожарной сирены и зловредного тролля, чем с автором книги, которую вы заклеймили как плохую и бездарную. После такого отзыва самый преданный друг мигом превратится в заклятого врага, а об остальных людях и говорить нечего. Если бы Юрий Арбатов был ростом с Колобка и внешностью напоминал ужас, способный выжать стон даже из железа, но при этом не стал бы затрагивать тему моих книг, не исключено, что он мог бы — когда-нибудь — рассчитывать на мою симпатию. Однако поскольку он вышел и ростом, и статью, но при этом ухитрился брякнуть нечто неодобрительное о том, что я даже не успела написать, — все! Конец! Никакое примирение не могло состояться в этом случае.

— Если честно, я тогда соврал, — говорит Арбатов.

— О чем? — подозрительно спрашиваю я.