Где-то в Европе...

И все-таки, сегодняшний день был днем сплошного счастья. Семь часов мы колесили по неописуемым хребтам и ущельям графств Давед, Пауис, Гвинет в тумане, который клочьями проплывал, цепляясь за вершины гор. Я завтракал в Маханхлете, имел ланч в Абердави, курил «житан» у подножья Кадер Идрис. Мы протопали три-четыре километра до Кастел Бере, осмотрели замок и все это время кутались в уютное немногословие, как и подобает почтенным британским джентльменам. Никогда в жизни не видел подобного ландшафта. Зеленое и ржаво-красное нависание гор, узкие ущелья, зеленые долины, ручейки, фермерские домики из местного слоистого камня, водопады и на нескончаемом зеленом ковре (постеленном на всю эту страну) — белые букашечки — овечки, словно пришпиленные к ковру булавками. Парадиз. Где-то здесь растворился в воздухе Овайн Глендур [21]. Где-то здесь прятался бежавший из школы Де Куинси [22].

И вот вечер. Сижу в богадельне. Обеда не дадут. Тепло отключили. А я счастлив.

Денис

27.11.1994

Воскресенье

Абериствит

Как ты думаешь, Кирилл,

с чего началось сегодняшнее утро? Утро началось с того же адского холода в комнате и закрытой двери в столовую. Выпив чаю и сжевав заготовленные накануне яблоко с бананом, я отправился гулять. Бродил по набережной, разглядывал яхты. Обрядился в костюм и отобедал у супругов Беверли. Потом снова гулял. Похолодало. Резкий ветер, море — голубовато-зеленоватого оттенка, как вода в бассейне.

Вот что я думал. «Бестелесное сладострастие» — что это [23]? Это когда идешь по глухой ночной набережной и слева от тебя жутковатые сплошные стены, иногда дома с чрезвычайно редкими окнами, и каждые пятьдесят метров — фонарь; нестерпимо искусственного, медного цвета пятна на асфальте, и столбы воздуха вокруг этих фонарей сначала отбрасывают твою тень назад, а затем заставляют ее догонять тебя. А справа, за парапетом, вздыхает и ахает почти невидимое в черной синеве море; только огонек какого-нибудь рыбака, или это — маяк? И, конечно, белые барашки волн, рожденные из ничего и в ничего расползающиеся. Порыв ветра далеко отшвыривает твой окурок и опрокидывает пустую пивную банку, мимо которой ты уже раз двадцать прошел туда-сюда, думая: «Что же такое бестелесное сладострастие?» Это если, наверное, водить тебя, Оля, в такой вечер по абериствитской набережной, иногда молча, касаясь холодными пальцами, иногда объясняя тебе маленькие хитрости здешней жизни, ибо большой хитрости в здешней жизни нет. Или сидеть с тобой в пустом ресторанчике, следить удивленное округление твоих глаз, изучающих меню, где ничего, кроме «сэндвичей» и «фиш энд чипс», красивой русской девочке неизвестно; а в это время блестящая обложка меню смутно отражает наблюдателя. И объяснять, что романтический «Jacket Potato» (почти «Веселый Роджер») не «он», а «она» — просто картофелина в мундире. И ты обрадуешься, что встретила свое, детское, почти деревенское, и непременно закажешь осюртученный потат, а я добавлю салат и пинту местного пива. И потешаться от твоих разборок с вилками-ножами, и отвечать на законный твой вопрос: «Разве можно есть салат ножом и вилкой?» Можно, лапушка; в стране с левосторонним движением нужно есть салат ножом и вилкой. И почти не касаться тебя, и, проводив до двери, дать раствориться в четырехугольной тьме. До завтра. «Бестелесное сладострастие» — это когда летом идешь под нежарким июньским солнышком по негустому русскому лесу и такие невесомые серебряные нити, паутинки любви, нежно и торопливо трогают твое лицо, и приходится даже ежиться от пробежавшего по спине разряда, острейшего любовного наслаждения, неземного блаженства, которое, лапушка моя, вызывается вовсе не жовкой пиздой или тренированным ртом, а им — бестелесным сладострастием. Вот какие слова бормотал я на прогулке, мысленно обращаясь к известной тебе, Кирилл, особе, но слышала меня лишь набережная древнего британского городка, к наречию моему (хоть и незнакомому) равнодушная, а потому молчавшая на своем гортанном языке.

Денис

28.11.1994

Понедельник

Абериствит

Кирилл,