Где твой дом?

— И для этого надо было столько лет учиться? Да мы и без всякой грамоты любую скотину, любую птицу выращивали.

Руфа не оставалась в долгу:

— Вы, тетечка, выращивали две утки да третьего селезня. А у нас восемнадцать тысяч. Вот и попробуй сохрани их всех без науки. Тут и накормить надо знать чем, и как, и когда… Вон, слышали, в колхозе «Мир» привезли пятьсот утят, пустили всех в пустую избу, кормить стали чем попало. Они все пятьсот и подохли за одну ночь.

А ребятам отвечала просто:

— Посмотрим, кто больше заработает! Людям не только хлеб, но и мясо нужно.

Но все эти разговоры и шутки хороши были до того дня, пока не нагрянули в бригаду утячьи полчища. Руфа, хотя и сохраняла невозмутимый вид, ощутила это как бедствие. Да и все ее подруги опомниться не могли от того, что на них свалилось. Тысячи желтых, неуклюжих, падающих, зябнущих птенцов толпились, жались в кучу и непрерывно пищали. Брудеры захватывали своим теплом широкий круг, но каждому утенку хотелось быть непременно в самой середине, где потеплее. Утята пищали, толпились, теснились, опрокидывали слабых, мяли их своими розоватыми широкими лапками…

Вот тут-то и узнали утятницы, что такое утиная страда. С той самой минуты, как привезли утят и выпустили их под брудеры, девушки ни на минуту от них не отходили. Приходилось неусыпно следить за ними, спасать слабеньких… А главное — то и дело кормить всю ораву. Утята все время хотели есть. Поедят, попьют, опять беда: намокнут сами и друг друга намочат. Надо сушить намокших: утенок нежный, сейчас же простудится — и нет его!

— Ну и работенку ты нам сагитировала, — пеняли девушки Руфе. — Да тут с ума сойдешь… Причесаться некогда.

— Чего причесаться — мухи не отгонишь.

— Ничего, потерпим, — отвечала Руфа, смахивая пот со лба, — с недельку потерпим, и все! Что ж делать-то, вон они какие глупые…

Не жаловалась и не охала только одна Женя Каштанова. Она сразу так замоталась, что уже и не могла ни шутить, ни разговаривать. Она ничего вокруг себя не видела и не слышала, все заслоняла эта живая масса, которую все время нужно было бережно разгребать руками, чтобы утята не мяли и не душили друг друга, снова и снова разгребать эти легкие живые вороха и вовремя уметь подхватить пуховый комочек, который оказывался вдруг кверху лапками, или отогревать мокрого, озябшего утенка, и опять разгребать эту толкучку…

Женя уже не помнила себя, у нее не было ни чувств, ни мыслей, ни ощущений — некогда было ни задуматься, ни отвернуться, ни разогнуть спину…

«Когда же вечер, ой, когда же вечер! — чувствуя, что изнемогает, думала она, взглядывая на голубые квадраты окошек. — Ой, как дотерпеть! За целую ночь не опомнишься. Скорее бы домой!»

И, словно в ответ на ее мысли, Руфа сказала:

— Девочки, придется нам всю ночь сегодня дежурить. Домой не пойдем. Разве можно их оставить?

— Какое тут — оставить, — отозвалась губастенькая Фаинка, — помнут друг друга до смерти.

— Поясницу разломило, — чуть не плача, сказала Катя, — не выдержать мне до утра…

— А мы меняться будем, — возразила Руфа. — На две смены разделимся. Одна смена спит, другая — работает.

— А где эта смена спит? — спросила Женя.

— Где спит? Вон на мешках и ляжем, — сказала Аня Горкина, кивнув в сторону кладовой. — Перины нам, что ли, нужны?

— Как же спать на мешках? — негромко, обращаясь к себе самой, усомнилась Женя.

Руфа услышала ее.

— Девочки, только не расходитесь! До дома далеко, не расходитесь! — взмолилась она. — Видите, что тут творится. Как можно уйти?

— Да авось, — беспечно отозвалась Фаинка, — вон солома есть — не уснем, что ли! Я сегодня на камнях усну, а не то что!..

Вечер наступил как-то внезапно, может, потому, что и ждать его перестали. Утята немного угомонились.

— Женя, ты пойдешь спать в первую смену, — распорядилась Руфа, — и ты, Катя. И еще кто сильно замучился. Иди ты, Фаинка, — ты у нас слабенькая.

Катя с наслаждением разогнула спину.

— Ух, чтоб вы пропали, — беззлобно сказала она и направилась в кладовую, где лежали мешки с кормом.

— За что же они должны пропасть? — улыбнулась Руфа утенку, которого держала и грела в руке. — Посмотри, какой миленький, какой маленький… Женя, и ты ступай, чего ждешь?

— Нет, — отозвалась Женя, — пускай кто-нибудь.

— Да ты же не выдержишь.

— Ты выдержишь — и я выдержу.

— Девочки, идите кто-нибудь. Иди ты, Клава. Аня, и ты ступай. Каштанова у нас упрямая, переспорить ее не надейтесь. А ты, Фаинка, вот что: ты у нас самая быстрая. Беги домой, принеси нам молока и хлеба. И скажи там — мы здесь ночевать будем. А то подумают еще, что в озере утонули.