Где ты, бабье лето?

Он снисходительно улыбался, и она вдруг весело и нежно улыбнулась ему, розово засветилось лицо, покрытое рыжеватыми веснушками, заходил носик, и Валерка взволнованно подумал, что она еще вон какая хорошая. И ходит справно, чисто, несмотря на то, что ни в чем осталась после пожара. «И всегда улыбается, не жалится, как другие, — подумал одобрительно. — А Аля-то — шмыг в кабину!» — обиделся вдруг за мать, трясущуюся на ветру. И до того захотелось ему заработать денег, чтобы одеть ее, как королеву! И пусто и тоскливо стало оттого, что не может пока заработать.

Когда приехали в город, он подшлепнул Мишку по боку: «Ну, ну, давай, поворачивайся» — и ловко и сильно повернул его, пока мать разминалась в кузове. Буханкин отбросил борт, вытянул доски, взятые в машину, пристроил и глядел вприщурку, как Валерка сводит быка.

Этих каменных гигантов Валерка видел несколько раз из окна поезда, когда ездил в Москву: лет десяти, а потом двенадцати возил его отец в Москву на Красную площадь и в зоопарк, катал в метро, а год назад смотрели всем классом в Театре юного зрителя «Трех мушкетеров». Постановка Валерке понравилась, но он плохо помнил содержание. Помнил только, как весело и красиво дрались на шпагах и убивали друг друга офицеры короля и главного церковника — кардинала что ли. В общем, одетый в мантию, которая бывает на заграничных попах, — Валерка видел по телевизору.

Зато помнил, как прилип к окну в томительном ожидании поразившего его еще пацаненком зрелища. Электричка приближалась к Дубосекову. Синяя, в черноту даже, туча завалила небо. И вот среди лесов открылось раздолье. Между краем земли и тучей полыхал пожар вечерней зари. На пологом холме стояли в отдутых ветром шинелях и плащ-палатках шесть великанов — один впереди, пятеро сзади. Тот, что вышел вперед, приложил ладонь к глазам, глядел на алый огонь, хлеставший из-под надвинутой черноты. Чего он думал? Кого ждал?

Притихли мальчишки, умолкли девчонки, сбились у окон — картина была пронзительней спектакля. Вот, кто полег в эту землю, не пуская к Москве осатанелого врага в ту страшную войну, на которую ходили отец, и Боканов, и Свиридов, и Борис Николаевич, и Пудов, и все мужики деревни и в которую погибло больше полдеревни — какой дом ни возьми, кого-нибудь да лишился. Из окна великаны внушали Валерке почтение, граничившее с недоуменным ужасом, они казались живыми, таинственной силой земли, стихией, с которой не совладать.

Сейчас он смотрел на них с поля и понимал, что движение и мощь их продуманы скульптором, мастером — в общем, тем, кто делал проект мемориала. Или просто стал Валерка постарше и понимал, что такое монумент или мемориал.

Вблизи и снизу видны были детали фигур, сбившихся в группу: чуть впереди командир, вожак, вглядывался во что-то из-под руки, за ним бойцы, пятеро солдат, очень разных и очень похожих, наверно, своей решимостью. Валерку поражал и мастер — его точное виденье лиц, обстоятельств, подробностей, — а также громадность фигур, отразившая, несомненно, преклонение потомков перед теми солдатами.

Потому, понимал он, и собрали сюда молодых ребят со всего района, призванных в армию, чтобы на виду у героев, перед святой их памятью поклялись так же стоять за Россию.

Длинной ломаной линией разместились новобранцы перед трибункой. А на трибунке военное, районное и городское начальство, всякие представители, директора школ. Говорили речи военком и городские руководители; десяток ребят отнесли венки к подножью мемориала. Валерка старался держаться прямо, смотреть строго: ракеты, базы, першинги, ядерное оружие в космосе… Сдавал он экзамены, повторял историю, дивился, до чего вынослив русский народ. Огонь, резня… Что же, строить и думать, что все может быть сметено?

Потом он вспомнил Рюховскую белую церковь — пусть небольшой она ценности, но, будучи городским начальником, он не дал бы ее сносить: вдруг бы открылось, что под нею закопаны, в ее подвалах расстреляны бойцы, как в Сапуновской церкви? Хорошо, что Юрка с дядей Григорием Пудовым написали куда-то письмо, чтобы сохранили Сапуновскую церковь!

И вдруг он увидел Ольгу Дмитриевну, директора их совхоза «Рождественский», Зимину! Она поднялась на трибуну с цветами, в черном кожаном пиджаке, серьезная, как комиссар, и, как комиссар, сказала речь, что должны они своим поведением и поступками не уронить чести совхоза, что должны закалиться…

— Дорогие мои! Только месяц назад копали картошку в совхозе «Рождественский» и вывернули с землей шесть мин — лежали с войны! — говорила она. — Их так испугались, что две мины студенты оттащили в лес, подальше! Когда приехал участковый, еле нашли. Не раз пахали то поле, не раз могли подорваться люди и трактора! Столько лет прошло, а мы все в небезопасности… А главное, ребятки, мы ждем вас на родной земле. Ей нужны ваши руки, ваши сердца. Ждем вас в совхозах!

— И в кол-хо-зах! — громко крикнул, нагнувшись к микрофону стоявший рядом с Зиминой человек, и Валерка узнал бывшего парторга Филатова Игоря Сергеевича.