Где ты, бабье лето?

— А там бригады на подряде — получают семьдесят — восемьдесят рублей — невозможно жить.

Она поглядела выразительно на Филатова:

— Ну… если хорошие — возьмем.

— У них плохие экономисты, видно, — сказал Филатов. — Мы к весне тоже организуем подряд.

— Наш парторг берет на себя ответственность, — улыбаясь, сказала Зимина. — За экономиста!

Парень не понял ее улыбки:

— Ну я-то все равно приеду. Пускай через две недели, согласен.

И снова можно было работать.

Барсуков явился помятый, лицо испитое, глаза мечутся. Жил Барсуков в Васильевском, с матерью — жена уехала по случаю необоримой тяги его к зеленому змию. Была она из далеких, нерусских, хотя и советских, земель, в те земли и уехала.

— Вот, — сказал он, остановившись в дверях, уныло глядя белесыми, рыбьими глазами, — вызывали?

— А как же? — оживилась Зимина. — Пять дней тебя не было, голубчик, смену сорвали в Редькине, в Сапунове тот месяц задохнулись в навозе, сейчас в Центральной водопровод лихорадит. А ну, садись, пиши объяснение.

У него задрожали губы.

— Объяснительную! — она встала, отнесла на дальний конец длинного стола лист бумаги, положила рядом ручку.

Он сел боком. Губы тряслись без удержу. Вдруг стал красен, смял бумагу.

— Нет, не могу! — выдавил он и неожиданно заплакал.

— Пиши! — Зимина смотрела сурово.

Трясущимися руками вытянул из кармана сложенный двойной тетрадный листочек в клеточку — видно, знал, что писать придется. И, отвернувшись, стал медленно, тяжело строчить. Даже смотреть на него было трудно.

Зимина достала папку с докладными и объяснительными. Сейчас еще одна будет надета на железки, прищелкнута и убрана до неизвестных времен. Необъяснимое свойство этих объяснительных: в большинстве их писали лишь раз. Такое вот странное воздействие имели на людей листочки, вырванные из тетрадок, обрывочки из блокнотов или белые большие листы, взятые у секретаря, заполненные торопливыми, взволнованными или раздумчивыми словами. Чего только тут не было! Посмотришь — вся жизнь совхозная. Не вся, конечно, но кособокая ее сторона, всякие страсти-мордасти. Накопилось порядочно за два года. Она набиралась терпения, с деловым видом листала папку…

Вот бригадир Сапуновской фермы сообщал, что с такое-то по такое-то января ночной скотник вывел из строя 2 (в скобках — «два» прописью!) навозных горизонтальных транспортера. Нижеподписавшиеся подтверждали. Вот просят принять срочные меры: нету ветврача! В какую-то ночь из свинарника пропал поросенок («взломана дверь!») — заявлено участковому.

…Экспертиза главного ветеринара: силос отнесен к браку. Запретить скармливать без термической обработки.

Опять — нет врача, коровы стоят с задержанием последа по три дня. Сильно болеет корова под номером 6591. Вот «нижеподписавшиеся» составили акт о «нижеследующем»: тракторист, ответственный за вывозку навозной жижи, неоднократно сливал жижу в кювет подъездной дороги, жижа проникла в находящуюся рядом силосную яму. («Вот сволочь, а?»)

…Не рассчитали за «сдаденное сено» — тысячу килограмм! Накосил в неуказанном месте. «Но это юридически не доказано, факт тот, что мы, ветераны труда, вместе со своей супругой косили, ворошили и сдали». Верно, юридически не доказано. «Все это для выполнения Продовольственной программы». Оплатить!

…Отказался производить слесарные работы в родильном отделении: не доплачивали… Шофера-электрика лишили водительских прав — управлял в нетрезвом состоянии… Доярка не вышла на утреннюю дойку… Нет подменной в Редькине. А вот — болеет корова Буренка — на мясокомбинат ее!.. Верно… Не подвозят соломы — племенные телята ложатся в сырость, могут простудиться, а ветеринарная служба железной дороги может отказать в предоставлении вагонов. Резонно!.. Обрат с Волоколамского завода не вывозится из-за отсутствия трактора… Вышел из строя вакуумный насос на ферме — в обед не доили; пиломатериалы в количестве двух метров кубических невыписанных оказались дома… деньги за него внесены в кассу. Ну-ну!..

Семен все писал. Наконец вздохнул, поднялся, отдал Зиминой листок и пошел обреченно к двери.

Она попробовала вчитаться, губы дрогнули в улыбке. И вдруг беззвучно засмеялась, уронив голову на руки, и, читая из-под руки, продолжала смеяться уже в голос, все громче с каждой строчкой. Александровна с испугом заглянула в дверь. Ольга Дмитриевна лежала головой на столе и хохотала, рыдала от смеха: «Не могу, ой, не могу больше…» Она не пустила объяснительную в подшивку, положила в карман.

— Ничего… Эту объяснительную, Александровна, я вам отдам вечером.

Снова поехала на ферму в Сапуново. Коровы гуляли за воротами, видно — рев стоял порядочный. Хмурые доярки раскладывали по кормушкам из тележек вилами только что завезенный силос.

— Гидролиза еще нет, — буркнула Раиса Петровна, — и где их черт носит, кобелей проклятых.

— Привезут, Раиса Петровна, привезут, не могут не привезти. Давайте-ка соберемся в бытовочке.

— Чего собираться, у нас и так сегодня прибавка.

— Давайте, давайте, дело есть.

Они входили с заносчивыми лицами — прибавка была у одной Раисы Петровны, в Алевтинином звене скотник опять не вышел.