ГДЕ ТЫ БЫЛ, ОДИССЕЙ?

Дым под потолком слоисто колышется у лампы, окутывая млеющих мух. Стеклянная колбочка с раскаленным добела волоском источает жар и порождает атмосферные микробури, крохотные потоки, вихри и самумы. Совсем иная буря разразится над Огюстом Птижаном, если утреннее радио не передаст, что лондонские туманы сгустились в Кардиффе. Эрлих не пойдет на то, чтобы вторично устроить экскурсию в «Одеон». Семь еще целых пальцев Птижана обеспечат Фогеля работой часа на два, а затем он изобретет еще что-нибудь и еще, пока Огюст либо заговорит, либо помешается от боли. Однако и сообщение Би-Би-Си само по себе не значит, что все о'кэй! Варбург и Эрлих полагают, что нашли удачное средство поводить Птижана за нос. Я словно бы присутствовал при том, когда они совещались и Эрлиху удалось доказать бригаденфюреру, что игра в кошки-мышки закончится благополучным финалом, в коем главная мышка приведет кота к своим сородичам и кот славно пообедает. Неуспех с наркотиком и «третьей степенью» гестапо занесло себе в пассив и трезво подытожило, что при такой раскладке нет смысла полагать, будто Птижан развяжет язык. Держать в руках резидента и не добиться ничего – за это со штурмбаннфюрера жестоко спросят на берлинской Принц-Альбрехтштрассе. Кальтенбруннер или кто-нибудь иной воздадут ему не лаврами, а терновым венцом… А ведь так хочется лавров!… Вот то-то и оно!… Как он старался, Эрлих, внушая мне мысль, что готов при благоприятных обстоятельствах перекинуться на сторону британского льва! Даже не зная, чем кончится для него двадцатое июля, он все-таки вел свою линию, и притча о страховке, рассказанная как раз тогда, когда судьба штурмбаннфюрера висела на волоске, должна была убедить Птижана в искренности повествователя. Хороший класс работы… Мудрено ли, что Птижан пал в объятия? Представляю, как ликовал Эрлих, выслушивая меня! Резидент Интеллидженс сервис предлагает игру, в которой оба участника выступают в качестве двойников. Отлично! Предложение принимается, и пусть Птижан обольщает себя надеждой, что штурмбаннфюрер Эрлих согласен стать осведомителем англичан. Пусть «сидит в сачке» и выводит гестапо на след своих коллег. Чем черт не шутит, не удастся ли в итоге захватить канал связи с Лондоном целиком в свои руки и, до поры сохранив резидентуру в неприкосновенности, пичкать через нее СИС порциями дезинформации. Такая игра может длиться долго, а когда в Лондоне спохватятся, то хлоп – сачок превращается в нож гильотины, и головы Птижана и его соратников отделяются от туловищ… Одно неясно до конца: Лондон ли стоит за Птижаном или кто-нибудь другой? Отсюда «Одеон» – беспроигрышный ход, обставляемый так, словно Эрлих смертельно рискует.

«Пожалуй, все правильно, – думаю я, поглаживая ноющую руку. – Непонятно лишь, почему Эрлих так старательно устраняет Фогеля из игры. Боится? Но ведь за штурмбаннфюрером стоит Варбург!… Что-то здесь не так, Огюст!»

…Я засыпаю, чтобы тут же открыть глаза, поднятый с постели за шиворот.

– Хватит дрыхнуть! Подъем!… Да поднимайся же, скотина!

Во сне я только едва успел пригубить чашечку какао и еще чувствую его вкус у себя не губах.

– С вещами!

Эрлих или тюрьма Френ? Не случилось ли чего-нибудь – этакой пустяковины, не предусмотренной Птижаном и вызвавшей катастрофу?

Вместе с эсэсовцем в камере благообразный господин в штатском. Черные брови и седые элегантные височки.

– Криминаль-секретарь Хюбнер, комендант, – представляется он и делает знак солдату СС. – Отпустите его. Где ваши вещи?

– Все мое при мне, – говорю я.

– Зубная щетка, мыло, кружка?

– Не обзавелся.

– Это ваши деньги? Документы? Пересчитайте!

На кровать шлепается бумажник, отобранный у Птижана при аресте, удостоверение, расческа, носовой платок. Холодными пальцами я торопливо открываю отделения: немного франков, визитные карточки, локон в пластмассовом пакетике, двухфунтовая бумажка.

– Если все в порядке, распишитесь.

Изящным «Монбланом», вернувшимся ко мне вместе с другими вещами, царапаю подпись в углу плотного полулиста, заполненного машинописным текстом. Чернила успели засохнуть, и перо скребет бумагу.

– Осторожнее, – говорит криминаль-секретарь и отгибает рукав. – Без двадцати семи восемь… Не забудьте дату.

По знакомой лестнице, каждая ступень которой известна мне лучше собственных черт, я взбираюсь наверх. На предпоследней ступеньке есть коварная ямка, и все-таки Птижан ухитряется, помня о ней, споткнуться и чуть не полететь кубарем. Эсэсовец, помянув черта, придает Огюсту вертикальное положение и, больно прищемив локоть пальцами, ведет по коридору, по мрачной бордовой дорожке.

Дверь, Еще одна… Кабинет Эрлиха.

– Стой спокойно! Лицом к стене.

Я поворачиваюсь, а эсэсовец стучит и, дождавшись ответа, бубнит в комнату из коридора:

Штурмбаннфюрер! Один арестованный в ваше распоряжение.

– Пусть войдет!

И я вхожу. Стол, полевые телефоны, кресла – одно против другого, шикарный, весь в полировке «телефункен» на столе и Эрлих, привстающий мне навстречу со своего места.

– Здравствуйте, Одиссей. Садитесь.