— Похоже, Митар, — сказал Реет. — Да, уль Митя, мы вам не представились: Реет… Митар.
Я поклонился.
— Я не агитатор, — сказал я. — Как вы знаете, я еще учусь в школе, но так уж вышло, что мы с папой попали в такую ситуацию, что многого понаслушались и понагляделись.
— Вот как? — сказал Реет.
— И убейте меня на месте, если вы по характеру и даже облику чуточку не напоминаете мне повстанцев.
Реет и Митар расхохотались, а Митар сказал:
— Как же быть с вами-то, уль Митя?
Я пожал плечами и вдруг спросил:
— А что слышно про Пилли, если вы знаете, о ком я говорю?
— Знаю. Я знаю, — сказал Реет. — Мы даже дружили когда-то. Вчера ее видели среди повстанцев. В одежде медсестры.
— Вот это да! — сказал я бойко. — Не ожидал!
— Все возможно, — сказал Реет. — Между нами говоря, мой большой друг давно стал повстанцем — капитан Рольт.
— Капитан Рольт?! — воскликнул я. — Это тот самый, на знаменитой подлодке, да?
— Он самый и есть, — сказал Митар.
— Потрясающе! — сказал я. — Уль Реет, тогда вам прямая дорога к повстанцам, если уж капитан Рольт ваш друг…
— У нас с ним оказались разные представления о чести военного офицера, — сказал Реет задумчиво.
— Разные представления? — спросил я. — Не знаю, не уверен.
Реет так же задумчиво посмотрел на меня, думая, вероятно, совсем о другом, потом сказал:
— Что же с вами-то делать, вызвать сюда машину?
— И что?
— И в город. Риск? Все же меньший, чем если мы пойдем в бой. Не оставлять же вас в лесу. Головоломка какая-то!
— А там-то как, в городе? — спросил я. —
— В наших укрытиях. В казармах. Где же еще?
— А как я найду отца?
— А как бы вы нашли его, доберись вы до города сам?
Мне оставалось только вздохнуть. Не мог же я сказать, где
бы я стал его искать.— Может, он в нашем бывшем доме. Дом вряд ли тронут.
— Да, конечно. Вы — гости, — сказал Митар, — но… а, Урк…
— Вот вы говорите а, Урк, а, Урк, — сказал я. — А кто он такой, собственно? Откуда вы его знаете?
— Ну-у, он известный в Политории кулачный боец.
— Да, — сказал я, — но говорите-то вы о нем не как о кулачном бойце. Он был в отряде повстанцев, бежал оттуда, он сам рассказал это мне. Он там был в плену, хотя он и не чиновник квистории, не военный. Кто он такой вообще?
— Как вам сказать… он — работник тайной службы квистории, что-то вроде этого, — сказал Митар.
— И исполнял приказ квистории? — спросил я. — Я имею в виду не его побег, а то, что «прихватил» и меня? Нам что, угрожали моро или повстанцы рядом? Смешно.
Реет и Митар были явно смущены. Пикнула «машинка» Реста.
— Уль Реет, — услышал я. — Центр сообщает…
— Что именно? — спросил Реет.
— Что скорее всего по ситуации наш отряд сегодня уже будет не нужен. Время позднее.
— Понял, — сказал Реет. — Скоро будем. Приготовьте одежду среднего размера. С нами землянин.
— Я вас понял. Все будет выполнено.
Через пару сотен метров из-за деревьев вышел солдат и отдал Ресту и Митару честь — прямая рука, резко выкинутая в сторону, параллельно земле. Честное слово, при внешней несхожести это напомнило мне жест фашистов. Поглядев влево и вправо, я увидел и других солдат, с равными промежутками стоящих в лесу по некоей кривой, вероятно, они окружали лагерь отряда в роли часовых. На секунду у меня замерло сердце — я подумал о моро, о Митаре и Реете; было такое ощущение, что шаг, другой — и они сами уйдут к повстанцам (и вовсе не от страха поражения), но, появись моро, и Реет, и Митар стали бы сражаться и погибли бы, а мне не хотелось, чтобы они погибли.
Конечно, тот, кто связался с Рестом, рассказал отряду, что за «птицу» ведут их офицеры. Реет всех «успокоил», сказал, что ночь я провел в лесу на дереве, немало прошел, выбился из сил, так что вопросы ко мне потом. Лагерь отряда ничем особенным не отличался: двухскатные защитного цвета навесы и гамаки. Работало несколько печек — готовился ужин. Я переоделся, обтеревшись полотенцем, повесил сушиться рубашку, куртку, брюки и достал, к общему восторгу, рыбу. Когда я показал снасть, которой я ловил, все ошалели от моей сообразительности. Рыбу зажарили, а я пока сидел на куске бревна, прислонившись спиной к дереву, и, кажется, какое-то время ни о чем не думал. Часовые молчали, начало темнеть, чуть тише и реже стали выстрелы и взрывы в Тарнфиле: надвигалась ночь. Ночь в гамачке, как когда-то — сон днем летом на даче, на Земле, не так ли, Митя Рыжкин, ученик-школьничек, а? Да-а, до этого восьмого класса надо еще дожить: выжить и долететь до мамы. Худо мне было на душе: отец не знал, что со мной, жив ли я, а я боялся выдать себя и кого-то еще, если наладить коммуникатор.
«Бежать сегодня же ночью, вот что!» — решил я.
Когда совсем стемнело, я встал, пошатываясь, и всем стало ясно, что мне не до разговоров. Позже Реет показал мне мой гамак рядом с собой и Митаром; я отозвал его в сторону и, решившись, сказал, что очень беспокоюсь за отца, где он и что
с ним, и не посмотрит ли Реет мой коммуникатор, что-то с ним неладно.— Обещаю вам, уль Реет, — сказал я, — что если налажу связь, я просто скажу, что жив-здоров и у кого я, но не скажу, где.