Где ты, маленький «Птиль»

С прежней точки края обрыва я поглядел вниз и понял, что просчитался: все-таки было уже достаточно темно, чтобы даже в мелкой воде я мог сверху рассмотреть, что же это за зверь такой. Глаза его продолжали гореть так же ярко — и только. Вдруг они, эти фосфоресцирующие блюдца, резко дернулись в сторону и исчезли, не вернулись на прежнее место секунду, другую, третью. Я подумал, что это милое чудовище стоит теперь хвостом к берегу и неизвестно, что же оно будет делать дальше, и неожиданно уже в море, там, где густая полутьма переходила в полную черноту, раздался мощный всплеск; самую малость, но мне удалось разглядеть огромное, чернее ночи, тело, взлетевшее в воздух, затем оно с грохотом рухнуло в море… несколько мгновений кипела вдали от меня вода, потом наступила полная тишина и сразу же ощутилась полная темень, ночь.

Минуту или больше я стоял на краю, ошеломленный, и тупо глядел, ни о чем не думая, вперед, туда, где поверхность воды едва угадывалась.

Неожиданно я ощутил присутствие слабого света в ночи. Постепенно он становился более ярким, и так же постепенно, я увидел, «отразившийся» тенью на плоскости воды край скалы, на которой я стоял, и мой огромный силуэт стал расти, удлиняться, удаляясь все дальше и дальше в море.

Наверное, чуть раньше я услышал совсем слабенький звук двигателя в воздухе, он тоже рос, приближался, а свет мощной фары летящей машины я хорошо чувствовал краешком глаз, даже не оборачиваясь.

Машина приближалась, и я знал почему-то, что это не папа, не Орик и не Пилли.

Не знаю почему, но я так и не обернулся.

По движению света машины я понял, что она не собирается садиться в ущелье, а летит прямо ко мне.

Наконец она мягко села недалеко от меня на каком-то удобном пятачке скалы, и, не оборачиваясь, я услышал легкие и осторожные шаги по уступам скалы, и как звонко щелкают сыплющиеся вниз маленькие скальные осколки.

Что раньше — дыхание на моем затылке почувствовал я или ее руки, сзади обнявшие меня за шею, — я не запомнил. Или оба эти ощущения смешались.

— Ты же на самом краю стоишь, — шепнула Оли. — Давай отойдем чуть назад.

— Я не боюсь, — сказал я.

— Я тоже. — Тихо она засмеялась. — Просто я хочу, чтобы мы поцеловались. Мы можем от этого сорваться со скалы вниз. Ищи потом косточки.

Но делая вместе с Оли шаг, потом другой назад и поворачиваясь в колечке ее рук к ней лицом, я сказал:

— Я… не могу… Оли. Не могу… сейчас.

— Ну почему-у? — спросила она. «Плеер» непонятно как, но так и перевел на русский ее долгое «у».

— Малигат, — сказал я. — Я не могу. Он ушел… Совсем недавно.

— О! — сказала она. — Ну конечно, я забыла, что ты… не наш… с Земли. Ты не политор и, главное, не моро.

— Да, я не моро, — тупо сказал я.

— С какого-то момента, — так принято особенно у моро, — печальные проводы должны перейти в веселый праздник: иначе ушедшему будет больно и тяжко в трудной дороге.

— А-а-а, — я будто бы понял.

— Поэтому я-то тебя поцелую. Я могу. Я умею.

И она поцеловала меня, видно все же хорошо чувствуя меня, в губы совсем легонько, потом в глаза.

— Ведь не страшно, правда? — спросила она.

— Нет, — сказал я тупо. — Не страшно.

— Теперь летим, — сказала Оли. — Уже ночь.

Машину она оставила с включенной фарой, так что добраться до нее было проще простого.

Оли, а потом и я впрыгнули в машину; держа руль левой рукой, а правой обняв меня за шею, Оли легко взлетела.

И тут я с неизвестно откуда взявшейся мудростью подумал, что здесь, в джунглях Политории, я прощался не только с Малигатом, не только с моро, скалой, неизвестным чудовищем, самими джунглями и морем, но с Политорией вообще, и скорее всего — навсегда. Именно сейчас, теперь, хотя наш отлет на Землю еще только предстоял.

13

Вернувшись в Тарнфил, все мы долго не могли прийти в себя. Малигата похоронили на вершине одной из скал над морем.

Еще до того, как тронулась туда похоронная процессия, Ир-фа и Орик, отойдя подальше в сторону, связались со студией телевидения, сообщили о внезапной кончине Малигата для передачи этого тяжкого события по всей стране и одновременно, естественно, отменили мое и папино прощальное выступление, вынужденно перенеся его на завтрашнее утро. Соответственно и вылет наш отнесен был ближе к вечеру.

Только одно могло хоть как-то успокоить меня после похорон и прощания с Малигатом: при возвращении я сам должен был сидеть за рулем одной из машин и, конечно, гнать ее с предельной скоростью. Ни в первом, ни во втором мне не отказали. Уль Сатиф выразил мнение, похожее на приказ, — лететь над морем и только потом свернуть к берегу и прямиком к Тарнфилу. Над морем было лететь безопасно, все подлодки были свои, а над лесом — поди знай, там еще могли болтаться банды недобитых горгонерровцев. Мы летели уже в темноте, с яркими прожекторами, и над лесом могли вдруг оказаться удобной мишенью для тех, кто, возможно, еще сидел в чаще.