Где ты, рай

Батавия (современное название Джакарта) была главным городом голландской колониальной империи в Ост-Индии, и среди городов мира она считалась одним из наименее благоприятных для жизни людей. Голландцы построили этот город на прибрежной низменности по образцу Амстердама; вдоль каждой большой улицы был проложен канал. Однако то, что было целесообразно в условиях прохладного северного климата Амстердама, производило совершенно иной эффект в удушливом влажном воздухе тропиков. Голландская опрятность здесь имела мало возможностей для проявления: каналы были невероятно загрязнены, в них плавали трупы собак и кошек, они были переполнены всеми видами нечистот и отбросов, а сама вода стояла практически неподвижно и была идеальной средой для размножения комаров, переносчиков малярии, и рассадником многих тропических болезней. Помимо малярии, много человеческих жизней уносила дизентерия. Джозеф Бэнкс утверждает, что из каждых ста человек, прибывших из Голландии нести гарнизонную службу, в первый же год умирала половина и еще двадцать пять человек оказывались в больнице с тяжелыми заболеваниями; в итоге только десять человек могли нести гарнизонную службу. Такие огромные потери кажутся невероятными, но сам Кук поддерживает это мнение: когда он покинул Батавию, голландские капитаны сказали ему, что он счастливо отделался, поскольку не умерла половина его экипажа. Доктор Джордж Гамильтон, прибывший в Батавию вместе с капитаном Эдвардсом, мятежниками с "Баунти" (которые не сбежали на остров Питкэрн) и одиннадцатью несчастными "ботаниками", писал, что "таково было предубеждение голландцев, что голландец даже под жарким солнцем не может существовать, не вдыхая запах застойной воды", и, по мнению Гамильтона, именно застойная вода была причиной высокой смертности. Однако сам он ничего не предпринял, чтобы создать более сносные условия существования ни для мятежников с "Баунти", ни для "ботаников", среди которых была женщина с двумя маленькими детьми. Он мог бы, например, разрешить перевести их в городской госпиталь; ведь он так образно описывал как "чашевидную могилу, эту Голгофу, которая обрекает население всей колонии на вечный покой каждый пятый год". Гамильтон был остроумный хроникер, светлая голова, образованный человек, типичный для своего времени и своей среды, где твоим ближним мог быть только человек из твоего же сословия, имеющий такое же образование.

Мэри и ее двух детей перевели в женское отделение голландского тюремного судна, которое стояло на якоре у одного из смрадных каналов; мужчины-"ботаники" и мятежники с "Баунти" были размещены палубой ниже на том же судне. Это, разумеется, привело к тому, что наименее выносливые заключенные довольно быстро заболевали и умирали. Вильям Брайент сломался первым. На родине, в Англии, на тюремном судне "Дюнкерк" он был Контрабандистом Биллом, который отдавал приказания надсмотрщикам и которого полюбила Мэри. В Сиднее ему удалось получить лучшую работу, но из-за вероломства Джозефа Пейджета его осудили за проступок, которого он не совершал; после этого Вильям резко изменился и стал пить, однако во время побега он снова нашел применение своим способностям. Впервые в Купанге на Тиморе он более или менее ясно понял, что не сможет обеспечить Мэри и детям то существование, которого она так горячо желала, и это усугубило его падение. У него снова начался запой, и в пьяном виде он проговорился, что одиннадцать потерпевших кораблекрушение были беглыми каторжниками. В этой вонючей дыре на тюремном судне от него оставалась лишь тень прежнего Билла Контрабандиста. Кстати сказать, его семилетний срок каторги истек и, если бы он оставался в Сиднее, он был бы теперь свободным человеком.

Лихорадка сотрясает тело Вильяма Брайента. У него самые страшные приступы озноба, он едва поднимается, обливается потом и снова впадает в забытье. Однажды утром он чувствует себя так плохо, что Джеймс Кокс просит голландского стражника позвать судового врача.

"У нас нет судового врача, - отвечает стражник. - Ты ведь не на судне, друг, а в тюрьме".

У Кокса осталось еще несколько серебряных монет. Он держит одну из них прямо перед носом стражника. "Это английский шиллинг", - говорит он.

"Мне известно, черт возьми, что такое английский шиллинг".

"Ты его получишь, если пригласишь сюда врача".

Через два дня, когда Вил почти без сознания, долговязый костлявый доктор Гамильтон ощупью спускается в полутьме, держа надушенный платок перед носом.

Он очень быстро осматривает Вила и щупает пульс. "Речь идет о небольшом недомогании, - говорит он Коксу и стражнику. - Заключенный, может, даже немного симулирует".

Кокс кричит через вонючую лужу: "Разве вы не видите, доктор, что он при смерти? Ведь ваши слова звучат как кощунство над вашей благородной профессией!"

Гамильтон поворачивается, удивленный, к нему: "Кто вы такой, чтобы говорить со мной столь нахальным тоном?"