Где ты теперь?

В новогодний вечер я сидел в комнате НН, часы на стене показывали пять, а она никак не могла определиться, надеть ей черное или темно-синее платье. Она уходила в спальню, надевала одно из них, выходила и становилась перед зеркалом. Со всей тщательностью она пыталась выбрать самые выгодные для платья или для нее самой позы и движения, – и все это только для того, чтобы, вновь исчезнув в спальне, появиться в другом платье, за чем следовали другие позы и движения. Сидя на диване, я созерцал этот бесконечный показ мод с ограниченным репертуаром.

– А ты что скажешь? – спросила она.

Вот уж меня не стоило спрашивать.

– Оба красивые.

– Но как по-твоему, мне какое надеть?

– Одно из них.

– Это?

НН внимательно посмотрела на свое отражение в зеркале, ей это тоже начинало надоедать.

– Или другое. Я правда не знаю.

– Знаешь, толку от тебя не особо много.

Я улыбнулся. И вспомнил вечера, когда мы с Хелле ходили куда-нибудь. Мне всегда нравилось, когда она выбирала одежду и спрашивала, считаю ли я ее подходящей.

Она обычно просила: выбери за меня. И иногда я выбирал. Однако чаще всего мои предложения не принимались. Я привык относиться к этому как к прогнозу погоды по телевизору. Думай как хочешь, но мнение твое никакой роли не играет. Вот и сейчас: другое место, иной человек, другие платья.

– Может, синее? – спросил я.

– Думаешь? Синее? Ну-у, да, может быть.

– А может, проще надеть спортивный костюм?

– Матиас!

– Извини.

– А ты сам не будешь переодеваться?

НН посмотрела на меня. Я был одет как обычно.

– У меня нет костюма, – ответил я, подумав, что мог бы надеть комбинезон. Или смастерить скафандр.

– Нет костюма?

– Здесь – нет. Он остался в Ставангере, – ответил я и прибавил: – Я не думал, что пробуду здесь так долго. – Не знаю, услышала она это или нет.

С первого этажа донесся голос Хавстейна. Он звал меня. Я крикнул что-то в ответ.

– Пойду, может, спущусь к нему, – сказал я.

– Ладно.

Я поднялся и вышел в коридор. Потом вновь приоткрыл дверь и посмотрел на самого прекрасного в мире человека и самые волшебные движения.

– Черное, – сказал я, и НН обернулась, – ты должна надеть черное.

Она улыбнулась.

– Спасибо, – сказала она, – можешь ведь, когда хочешь.

– Жалко, что случается такое очень редко.

Хавстейна я обнаружил на кухне, он стоял, склонившись над кастрюльками. Проснулся он рано, разбудив меня в восемь утра пением из ванной, а затем он весь день наводил на Фабрике порядок: прибирался в гостиной и на кухне, готовил ужин и, достав лучший сервиз, накрывал на стол. Палли с Анной взяли машину и поехали поздравить мать Анны с Новым годом, а мы бродили по дому, поглядывая на часы и волнуясь, что Палли с Анной опоздают к ужину.

– Картошка, – сказал Хавстейн.

– Где?

Он показал на стоявшую на столе миску с картофелем. Я отыскал нож для чистки картошки, налил в раковину чуть теплой воды и, встав рядом с Хавстейном, принялся за работу. Хавстейн же одновременно готовил сразу три блюда: индейку, вяленое мясо и гринду. Индейка в духовке изумительно пахла, вяленое мясо и гринда воняли, все как полагается. Занятые каждый своим делом, мы молчали, поглядывая в окно и пытаясь смотреть прямо на солнце, но у нас ничего не выходило. Погода стояла безоблачная, и, несмотря на мороз, все окна были открыты, последнее проветривание в старом году, пол был холодным, и ноги мерзли. Нечто похожее испытываешь ранней весной, когда распахиваешь все окна и прогоняешь спертый, как в подводной лодке, воздух, которым дышал целую зиму.

Так уж оно сложилось. Ты всегда делаешь не то, что следовало бы. Я очень боялся. Всего. И, не зная этого, я был так счастлив. Я не бросил нож для чистки картофеля и не вернулся наверх, к ней. Я оставался на кухне. Почистил картошку, и до возвращения Палли с Анной мы с Хавстейном так и не разговаривали. Где-то через полчаса на кухню зашли они с разрумянившимися щеками – знаю, что странно об этом упоминать, но именно такими Палли с Анной и запомнились мне в тот день: как они с разрумянившимися щеками заходят на кухню. Они были похожи на школьников, вернувшихся из похода в горы, куда им идти совсем не хотелось. Вся эта здоровая энергия, долго и упрямо сдерживаемая, а на лицах – плохо скрываемая радость от удивительного дня.

Ты помнишь такие дни?

Когда ты чувствовал себя именно так?

Я помню их все до одного.

А через полчаса Хавстейн вынул из духовки индейку, на кухню спустилась НН в темно-синем платье, посмотрев друг на друга, мы отвели глаза, Хавстейн оглядел нас обоих и обнял НН. Я сказал, что она замечательно выглядит, «ты прекрасна» – так я сказал, мы сели за стол и разрезали индейку. К тому моменту я просуществовал уже 10 756 дней.