Где ты теперь?

От этих слов я испытал большое облегчение. Он сказал это с настоящей отеческой заботой. Все равно что просидеть целый день на самой верхушке горящего небоскреба, который к тому же еще и качается. А потом просто взять и спрыгнуть. Зная, что внизу кто-то уже растянул спасательное полотнище.

— Ты правда так считаешь? — Я смотрел на него, пытаясь понять, кто же он такой, но решил спросить об этом потом, не сейчас, сейчас это бы глупо прозвучало. Я какое-то время пробуду здесь.

— Да, думаю, так будет правильно.

— Ладно.

— У тебя ведь нет дома срочных дел, как я понял. Никакой срочной работы, верно?

У меня вообще ничего не было. Ни кола ни двора.

— Нет.

— Замечательно.

— Правда?

— Думаю, мне надо будет еще твоей маме завтра позвонить. Ты как считаешь?

Мама. Которая еще ни о чем не знала, но которая знала обо всем. Моя мама, как и все матери, была последним, но важнейшим звеном информационной цепочки. Ей суждено быть последней, не имея возможности что-либо изменить. Мне это не нравилось. Мне вообще не хотелось впутывать их в эту неразбериху.

— Согласен? Я позвоню твоей маме? — повторил он. Я ответил, что да, пусть звонит, пожалуйста. Может привет передать. И пусть скажет, что я сам скоро позвоню.

— Здесь довольно хорошо, — сказал Хавстейн, — на Фарерах.

Больше он ничего не говорил, день так и закончился рекламой островов. Именно таким он и был, таким он по большей части казался. Спокойным. Сдержанным. Рассудительным. Только что с фабрики! Новая модель! Мистер Рассудительность 2000! Мне он уже начинал нравиться. Мы приготовили импровизированный ужин: Хавстейн достал хлеб, масло, молоко и апельсиновый сок, мы сидели за кухонным столом и нарезали одним ножиком хлеб, беседовали о погоде, — фразы были испытательными, вводными и напоминали школьные поездки, когда особо деятельные организуют вылазку за город, твой только что сформированный класс сидит в автобусе, все видят друг дружку в первый раз — это как лотерея: рядом с тобой может сесть самый жуткий зануда или же твой будущий лучший друг. И все равно в автобусе особо не разговоришься. Ты сидишь, выжидающе глядя в окно. Барьер преодолевается традиционно. Дружба появляется после совместной выпивки, поэтому вы сидите на потертом диване, в пыльной комнате загородного домика, с неловкостью пережидая первые часы, чтобы время побыстрее подошло к семи или восьми, ну или хотя бы к шести, когда можно будет открыть первую бутылку пива. Время тянется медленно, вы пытаетесь убить его и избавиться от неловкости, готовя еду, чтобы подкрепиться перед спиртным, а уж тогда-то все точно перезнакомятся друг с другом. Я их не знаю, они меня — тоже. Зато завтра, завтра мы уже будем знакомы, так что и не представишь, как это мы раньше друг друга не знали. И я буду думать: о, да это же Йоханнес! А потом ты почти что злишься на себя за такие мысли и отгоняешь их прочь.

Вот так оно и сейчас было.

Мы сидели на кухне.

Пить мы еще не начали.

Мы даже и не собирались пока пить.

Мы медленно и молча ели, глядя в окно, где сейчас можно было разглядеть только наши отражения. Друг на друга мы не смотрели, может, мы даже немного смущались. Все формальности взял на себя Хавстейн, а я был только рад от них избавиться. От формальностей. Я поел. Положил руки на колени. Уставился на пакет с молоком. Mjólk.[42]

— Наелся? — спросил Хавстейн.

— Да, спасибо, — ответил я.

— Пойдем, я покажу тебе твою комнату.

Школьный лагерь. Показ комнат. Вынимаем спальные мешки. Кто где будет спать? Ходят слухи о том, что мальчиков поселят вместе с девочками, хотя на самом деле это неправда.

— Пойдем, она на втором этаже.

Поднявшись со стула, я взял свой пакет и прошел за Хавстейном сначала в коридор, а потом мы поднялись по лестнице. Ступеньки скрипели, и, ступая на них, я пытался распределять вес равномерно, чтобы дощечки не скрипели и шуму от меня было меньше. На втором этаже Хавстейн повернул направо и открыл первую с левой стороны дверь. Стоя передо мной, он сказал: «Здесь», но мне за его спиной не было видно, поэтому я, вытянувшись прямо как школьник, встал на цыпочки и заглянул ему за плечо. Хавстейн, очевидно, заметил это, отступил в сторону и пропустил меня в темную комнату, а сам встал сзади.

Не знаю, чего я ожидал. Может, чего-то, что больше походило бы на домик в лесу? Обшитых деревом стен, крепко сколоченных деревянных коек с потрескавшимися досками и нацарапанными надписями. Комнату, в которую можно заселить какую-нибудь группу энтузиастов, скаутов, к примеру, детей, которые будут с отчаянной серьезностью пытаться расставить все по своим местам. Кто где будет спать? Кто будет наверху, а кто — внизу? Но здесь были только мы. Мы вдвоем. И здесь я должен был остаться.