Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева

Офицеры сели за стол, но неожиданно один из «академистов» без разрешения командира сорвался с места и, подойдя к старшему капитану, бросил ему в лицо салфетку со словами: «Считаю вас главарем этой недостойной выходки и вызываю вас на дуэль». Росляков немедленно поднялся, подошел к командиру бригады и произнес: «Ваше превосходительство, капитан барон Майдель оскорбил меня действием и вызвал на поединок, и этот вызов я принимаю».

Генерал Ляпунов, всегда такой самоуверенный, видимо, растерялся. Он принял заявление Рослякова, который по уставу тотчас отправился к себе на квартиру. Офицеры заняли вновь свои места, но после обеда пошли выразить свое сочувствие Рослякову. На следующий день капитан Гобято перед собравшимися офицерами сделал вызов всей бригаде, на который ответил старейший капитан Илькевич.

Узнав о происшедшем, командир гвардейского корпуса кн. Васильчиков на другой же день прибыл в бригаду и приказал передать академикам, что если они не сумеют найти себе другого выхода, он сам укажет им на подходящее место.

Но – главари академиков имели сильные связи через министра Сипягина; закулисные пружины пошли в ход. По распоряжению начальника штаба войск гвардии и С.-Петербургского военного округа генерала Васмунда было произведено дознание, в результате которого генерал Уткевич ушел в распоряжение генерал-фельдцейхмейстера, а генерал Ляпунов ушел в отставку… Всех полковников отставили на год от повышения (они были очень рады, так как это давало им возможность пожить в Питере еще один год). Офицерам был объявлен выговор «За неуважение к Высочайшему приказу», Майдель и Росляков переведены в армию.

За этим последовал ряд провокаций: в обеих бригадах академики стали вызывать своих противников на дуэль. В сущности, это было пустой бравадой. По правилам, дуэль должна была решаться в 24 часа. Но здесь, под эгидой высоких покровителей, поединок оттягивали со дня на день, пока измученный ожиданием вызванный не уходил из бригады (как это случилось во второй бригаде, где то же давление с использованием ошибки капитана Драке, вызванного капитаном Крабе за «неподание ему руки», вынудило его вернуться на пост адъютанта (генерал-инспектора артиллерии)) или же дело решалось «вничью», как у нас, вследствие непримиримости и в то же время тактичности капитана Илькевича.

Против санкции штаба округа, как бы она ни противоречила традициям всей гвардии, бороться не приходилось, хотя в полках уже никто не решился повторить опыта… Но все это сплотило, хотя на время, офицеров, за немногими исключениями, в одну массу: 43 из 50 перешли на «ты».

К сожалению, в иностранную прессу проникли компрометирующие слухи. В «Daily News»[55] появились статьи, где указывалось, что в гвардии началось революционное брожение.

В копыте лошади есть белая линия, от которой начинает расти рог. Можете расчищать и срезать копыто, загонять в него гвозди, но если коснетесь белой линии, оно пропало.

Командиры меняются каждые два-три года. Молодежь после первого лагеря располагается по академиям. Старые офицеры, для которых свой полк, своя батарея – родная семья, а честь знамени – дороже жизни, это и есть та «белая линия», без которой боевая дружина превращается в шайку авантюристов.

Подтверждение этой доктрины мне не раз пришлось наблюдать на войне.

Знакомство с Волконскими меня переродило. Я продолжал поддерживать его письмами, на которые обычно отвечала княгиня, временами ее муж, иногда с приложением каракулей от Юры. Ко всей семье я чувствовал какое-то обожание.

Тотчас по приезде мы с тетей накупили всего, что могло бы понравиться детям или быть полезным. Тетя Лизоня уже выслала им пару прелестных статуэток. Она была художница и знала толк. В бытность в Петрозаводске я узнал вкусы Муси и теперь послал ей все то, что могло ее порадовать, – целую библиотеку книг, игрушки для Юрочки и т. д. «Не хватает только платья для жены и фрака для меня», – писал мне князь.

Зимой он приехал в Петербург на несколько дней, а за ним и княгиня. У Мишуши в это время была большая квартира, и она остановилась у нас. Уехала очарованная, оставив по себе чудное воспоминание. Меня стали замечать. У нас в доме стали появляться барышни. Мишуша обыкновенно скрывался к Стефаночам или к папе, а я выходил неохотно, держал себя строго, и ни одна не казалась мне интересной в сравнении с теми, кто занимал теперь все мое воображение. Однако это возбуждало мои нервы, невольно я чувствовал, что жизнь меня влечет куда-то… Я не уступал, держался строгих правил безукоризненной морали и рыцарской вежливости, но без малейшей уступки и без тени флирта. Все попытки тети Туни заинтересовать меня кем-нибудь оставались бесплодными.