Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева

На вечерах, перед ужином, нередко появлялись артисты, исполняющие под рояль красивые сольные номера и потом садившиеся за стол вместе с гостями. На больших обедах все было строго по этикету. Высочайшие гости (герцог Макленбург-Стрелицкий) помещались во главе стола. Вся столовая и салон были переполнены, и «свои» уже оставались в запасных комнатах. Там было непринужденно, были все близкие и родные. Когда все вставали, гости перемешивались между собою, и можно было встретиться с интересными людьми.

– Очень, очень рад познакомиться с супругой Ивана Тимофеевича, – говорил мой двоюродный брат Михаил Алексеевич Беляев[94], подходя к ручке моей Али. – Вы знаете, ведь вы как две капли воды походите на первую жену Тимофея Михайловича. Какое сходство! Ведь я ее отлично помню, я был тогда уже почти взрослым. Всегда буду рад вас видеть у себя.

Это очень пригодилось впоследствии, когда он был назначен на высокие должности и в конце войны – военным министром. Обыкновенно сухой и черствый, он всегда отлично принимал мою Алю и при случае всегда находил для меня слова привета.

Вторая зима пролетела еще скорее первой. Как часто мы теряем время, а когда оно уже пробежало, зовем его назад!

К постоянным свиданиям с родными, вечерам у Богуславских и Балюков присоединились и еще новые друзья. Между ними первое место заняли наши милые соседи по Оллиле: супруги Гендрике и их прелестная дочурка. Родители были горячими патриотами России: «Если б вы знали, с какой радостью мы вернулись из-за границы после долгих лет, проведенных там, – говорила мадам Гендрике. – Я готова была броситься на шею к жандарму, когда он звякнул шпорами и потребовал наши документы. Здесь все открыто, все нараспашку. А там мы задыхались, как замурованные в душной комнате…»

Появились и товарищи по артиллерийской офицерской школе, каждый уникум в своем роде: пожилой подполковник Дмитриевский, живой портрет армянского католикоса, женившийся в Риге на красивой толстой немке, которая не давала ему дышать своей ревностью; барон Таубе – по наружности точный слепок с императора Александра II, раб своего режима, которым он вызывал постоянные шутки товарищей; моложавый Бекеша, попытавшийся приволокнуться за нашей голубоглазой Анелей, которая потом не давала ему покоя, бросая на него негодующие взоры, пока не заставила покинуть поле сражения.

С переездом в Лугу, где мне надо было участвовать в стрельбах; мы сняли хорошенькую дачку в сосновом лесу неподалеку от брата Сережи, с которым поселились и Махочка с дочерью, так что Аля все утро гуляла с ними вместе. А напротив остановились офицеры 5-й конной батареи, которые, как только возвращались с поля, подходили поболтать к окошку нашей дачи.

Подъезжаем и мы с нашим веселым руководителем тактических поездок капитаном Савченко-Маценко:

– Петушок, петушок, золотой гребешок, – провозглашает он, – масляна головка! Выгляни в окошко, дам тебе горошка!

– Вы посмотрите только на Соловьева, – вторит Кологривов, толкая в бок своего товарища, – за какие-нибудь полчаса ожидания он уже вот какую дыру прогрыз в заборе.

Как-то Аля проговорилась, что хотелось бы сварить земляничного варенья, а она городская и не знает, как приступить.

– Я знаю, – говорит Соловьев.

– Вы только посмотрите, какие он наливки изготовляет, – подтверждает Кологривов. – Вчера заезжал князь Масальский, он только повел носом, сразу догадался: «Эх, Соловьев, это вы!»

А у него под столом стоит пять огромных бутылей, и одна лопнула. Соловьев на самом деле взялся за варенье.

– Вот когда кончу, скажу вам один фокус.

– Ах, скажите сразу.

– Ну как, вам нравится?

– Превосходно! А в чем же загвоздка?

– Да я ведь и сам-то в первый раз варю варенье… Это я по наитию!

Как-то раз я немного опоздал. Аля – вся в слезах – бросилась ко мне навстречу. В руках письмо.

– Так вот вы какие! Вся Луга знает об этом, а я узнаю последняя!

– Что такое? Дай письмо!

Действительно: «Негодяй муж вам изменяет каждый день, вся Луга знает об этом!..» – без подписи. – А конверт? «25-я Конная батарея, получить жене повара такой-то…»

– Покажи, покажи. Не может быть!

– Ну, читай сама – при чем же я тут?

– Ах, Зайка, Зайка, я ведь проплакала все утро…

Другой раз наши вернулись с прогулки по городу под сильным впечатлением от инвалида, сидевшего за прилавком. Его покусала моровая муха, и ему отняли обе кисти.

Вдруг слышу: «Ах, смотри, меня укусила сюда желтая муха. Что ж я буду теперь делать?»

Мы тотчас приняли все меры. Продезинфицировали палец нашатырем, приложили спиртовой компресс. Послали за доктором, а он не едет. Побежала прислуга, а его все нет. На помощь пришли соседи, послали конных вестовых… Наконец появляется врач: «Пустяки, барынька, не плачьте, опухоль уже спадает на глазах… Постойте, я переменю компресс, и будьте спокойны. Ведь вы уже не чувствуете боли, не правда ли?»

Доктор получает гонорар и садится на извозчика: «Ну, успокойтесь, все фальшивая тревога».

Подъезжает еще извозчик: «Спасибо, доктор, уже все. – Слава Богу. – Позвольте внести вам гонорар».