Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева

Я соскакиваю со своего пьедестала и подбегаю к колесу первого орудия:

– Передки на ближний отъезд! Поручик Коркашвили, после этого залпа уводите батарею на тыловую позицию. Я останусь отстреливаться до последнего.

– Прицел 10, на картечь!

– Беглый огонь, без очереди!

– На задки, галопом, марш!

…В городе уже пусто. Батарея уже вне опасности. Когда я догоняю своих, из окна последнего дома высовывается начальник штаба, капитан Морозов.

– Куда?

– На тыловую позицию!

– Кто в городе?

– Немцы.

– А стрелки?

– Никого. Мы в прорыве. Последним залпом мы били на картечь. Немцы уже за кладбищенской оградой.

Немцы, как всегда, ограничились намеченным успехом. Теперь они засыпают наши тылы тяжелыми снарядами, но мы уже на новой позиции, в трех верстах за городом, и их пехота не преследует нас далее.

Сумерки. Крошечные пушчонки укрыты соломенными крышами сараев. За ними все в ряд лежат офицеры и прислуга.

– Иван Тимофеевич! Иван Тимофеевич! – кто-то тянет меня за сапог. – Это я, прапорщик Попов из парка!

– Что прикажете?

– Константин Дмитриевич послал меня в Кольно за 50 снарядами. Мы их там забыли при отступлении, в сарае, на околице.

– А есть с вами люди?

– 50 человек калипучаров, все с карабинами и кинжалами.

– Ну, пожалуй, этого будет маловато, там уже целая дивизия.

– Так что же мне теперь делать?

– Спите себе спокойно до завтра, а там подойдут подкрепления, отберем их обратно… А есть у вас потери?

– Тирлингу оторвало руку снарядом. Его отправили в Ломжу и снабдили деньгами из батарейного капитала.

– Ну, с Богом!

Прошло много, много лет… Белые заняли Харьков, только что брошенный большевиками. В лучшем отеле города Кутепов, его начальник штаба и я. У меня в приемной толпа народа. Среди них элегантный молодой человек с букетом чудных роз в руке, другая прячется в пустом рукаве.

– Тирлинг?… Еще не забыли своего командира?

– Таких не забывают! А это от меня вашей барыне. На сто рублей, данных ему на дорогу, Тирлинг жил два месяца, пока выучился писать левой, получил место в конторе и теперь пришел навестить тех, о ком думал столько бессонных ночей.

Но утром никаких подкреплений не подошло. Совершенно обратно: из авангарда мы превратились в арьергард. Прикрывшись 4-м полком и выводом моей батареи, которые задерживали немецкое наступление у деревни Маркова, мы продолжали отходить на Малый Плоцк, где сосредоточивалась целая армия, формировавшаяся из Гвардии и частей, вновь прибывших с Дальнего Востока.

Встревоженный упорной пальбой в Баркове, я оставил батарею и поскакал туда. Я нашел наших еще по ту сторону Скроды; но пехота уже отступала, переходя реку вброд, блестяще выполнив свою задачу при великолепном содействии взвода Шихлинского, боевая работа которого вызвала общий восторг.

– Что будем делать? – обратился он ко мне. – Искать брода уже нет времени. Идти через мост? На него, наверное, обрушится вся артиллерия!

– На мост! – отвечал я. – На мост и марш-марш!

Мы пролетели мост, прежде чем немцы успели очнуться, и спокойно присоединились к своим уже за Малым Плоцком. Прилагаю описание этого блестящего дела со слов участников.

Много лет спустя, уже в Парагвае, на банкете у американского посла ко мне подошел граф Ведель, германский уполномоченный в Асунсьоне.

– Не знаю почему, генерал, но я уверен, что мы с вами встре чались на войне. Вы были под Плоцком, под Барковым. В то время я был воздушным наблюдателем и видел блестящие действия вашей горной артиллерии.

– Это была моя батарея, граф…

– Не могу достаточно выразить вам своего восторга. Во всех боях вы покрыли себя бессмертной славой. Помню, под Барковым, когда мы думали, что сопротивление пехоты уже сломлено и начальник дивизии собрал свои полки, чтоб сделать им смотр, вы осыпали нас гранатами и заставили разбежаться куда попало. И меня с моей колбасой в том числе.

– Значит, мы с вами в кровном родстве. Мы крепко пожали друг другу руки.

Ступайте в ж…