Гедонисты и сердечная

Из-за того, что голова в похмелье совсем не варит, они привлекают экономические умы. Конечно, не старые, а молодые. И трезвый поступок обнуляется – лабораторные ученые пьянеют от данной им свободы.

Ломать – не строить. Но чтобы перевести государство из одного исторического состояния в другое, нужна большая сноровка и тяжесть размышлений. Только смелый и в то же время безответственный ум может отказаться от продумывания реформ хотя бы на смехотворно ничтожный срок в сто лет. Проще, конечно, не рассуждая, изнахратить прежнюю систему и на ее обломках воздвигать миражную непродуманную конструкцию.

Разроем до основанья, а затем…

Вскоре Федор увидел, что безумный ум нашелся. Объединенный. Смелость – от «молодого» реформатора, а ответственность, то есть безответственность, – от харизматического лидера. Сколько бед натворит этот кентавр…

(Вот еще одно доказательство правильности того, что сам он никогда и ни с кем не объединяется. И дальше надо в одиночку действовать…)

А кентавр начал шуровать… Много чего упустил. Например, привычку советского человека к натуральному обмену. В городе: от тебя – телячья мякоть без костей, от меня – билет на Таганку. На селе: за бутылку – все, что угодно…

От полугода до двух лет отвел Федор на экономическую и политическую неразбериху. Понимал, что настоящая борьба за власть – впереди. И прецедент был: после освобождающей Февральской революции последовала кровавая Октябрьская.

Статью Федора, в которой он недвусмысленно сформулировал все эти соображения, сразу напечатали в популярном столичном еженедельнике. Но не прочитали. Общество, погрузившись в эйфорию, не в состоянии воспринимать здравый смысл. Как и частный человек в экстазе.

Федор даже не удивился отсутствию какой бы то ни было реакции: знал, что сильно вперед забежал… Не схватывают люди очевидного, что с них взять…

А хладнокровные и умные профессионалы, те, кто способен понять справедливость его мыслей, молчат из самой простой ревности, подкрепленной сложными корпоративными соображениями. Поддерживают-то обычно своих. Вот она – расплата за равно-удаленность от всех партий и групп. Неспособность услышать одиночку ущемляет не только его самого, но и общество.

А когда один из реформаторов призвал к созданию «дешевого государства», Федор за голову схватился от нелепости самой идеи.

Колосс России с крошечной головкой, то есть с маленькой государственной машиной, – вот какого монстра придумали.

Нонсенс!

Без могучего, всеохватного государственного механизма не выживет Россия с ее просторами и с ее бесконечной вольницей, то есть свободой от всего – от заповедей, от сколько-нибудь четкой логики, от элементарной технологической дисциплины. Развалится же махина…

Потом говорили: США во всем виноваты. Естественно, американцы отстаивают свои интересы, а не чужие. Только на Руси, наверное, и остались такие, кто самоотверженно заботится о другом, хотя бы на какое-то время забыв о себе.

(Обычно на время влюбленности. И чаще всего это русские женщины. Вроде Марфы…)

Но никакое ЦРУ ничего бы поделать не смогло, если бы не действовали элементарные закономерности социального поведения людей. И КГБ в советское время тоже вовсю использовал низость человеческой натуры. Якобы во благо государства. Нормальный ход – вниз катиться.

И все же общественная история имеет свой природный ритм. Не только вверх-вниз, но и вперед. В процессе этого движения слетает грязь, оголяется истина.

(Не раз, наблюдая за Марфой, Федор замечал, как в ней прорывается бабское стремление заполучить его в собственность. Но всегда – пока всегда – побеждала ее самоотверженность – порыв ее сердца заботиться, обогревать…)

…Заметив, что мысли о Марфе вырываются из скобок, мешают рассматривать и анализировать свой собственный путь, Федор взял мобильник и позвонил.

«Хорошо…» в ответ на его стандартное «как жизнь молодая?» прозвучало растерянно, обиженно и с любовью одновременно. Умеют женщины нагрузить простое слово! Восхитился и потому не успел рассердиться на незаслуженную обиду – ни в чем же не виноват перед Марфой…

Так что же ей сказать? А-а, вспомнил: – Ты когда летишь? Завтра утром… Завидую… Мои любимые места в Париже – церковь Мадлен и площадь Сен-Жак. Перед собором слева есть маленькое кафе, я там завтракал в самый первый приезд. Шел дождь, зонтик я не захватил, и все равно было так хорошо… А на площади Сен-Жак – сквер с детскими качелями… Ну, приезжай – в Москве тоже много хороших мест, где можно будет обсудить твою поездку.

Глава 26

Первый Париж у Филиппа был давно, в начале декабря восемьдесят восьмого. Делегацию либералов-практиков разбавили им, кабинетным теоретиком. Европа только-только начала вытягивать граждан России к себе. Из любопытства и из осторожности. Чтобы на своей территории получше рассмотреть и изучить повадки загадочных русских.