Геенна огненная

На втором этаже он остановился и позвонил. Горничная провела его по длинному коридору в гостиную. Оглядевшись, Дюрталь отметил, что здесь ничего не изменились со времени его последнего визита.

Это была просторная комната с высоким потолком, окнами во всю стену, с камином, украшенным скульптурным портретом Жанны д’Арк из бронзы, по бокам которого висели две лампы под колпаками из японского фарфора. Пианино с длинным шлейфом покрывала, стол, заваленный альбомами, диван, кресла в стиле Людовика XV в расшитых чехлах — все стояло на прежних местах. По углам — японские синие вазы с чахлыми пальмами. По стенам развешаны картины, по большей части на религиозные сюжеты, среди них — портрет молодого Шантелува в три четверти, опирающегося на стопку собственных сочинений. Старинный русский иконостас из черненого серебра, деревянная скульптура Христа XVII века, вырезанная Богаром де Нанси, на фоне бархата в золоченой благородной раме немного скрадывали банальность обстановки, среди которой буржуа привыкли отмечать Пасху, принимать священников и дам, занимающихся благотворительностью.

В камине пылал огонь, высоко подвешенная лампа в розовом кружевном абажуре освещала комнату.

«Попахивает ризницей!» — поморщился Дюрталь, и в этот момент открылась дверь.

Вошла мадам Шантелув, пеньюар из белого мольтона плотно облегал ее фигуру, от нее исходил запах итальянских духов. Она пожала руку Дюрталю и села напротив него. Он разглядел под складками пеньюара шелковые чулки и лакированные туфельки с пряжками.

Они поговорили о погоде, мадам Шантелув жаловалась на затяжную зиму, говорила, что, несмотря на пылающие печи, все время мерзнет, в доказательство протянула ему руку, ледяную на ощупь, поинтересовалась, здоров ли он, отметила, что он очень бледен.

— У вас грустный вид, — сказала она.

— На то есть причины, — немного рисуясь, протянул Дюрталь.

Она немного помолчала, потом произнесла:

— Я видела вчера, как сильно вы желали обладать мною. Но зачем, зачем сводить наши отношения к этому!

Дюрталь с досадой пожал плечами.

— Вы странный человек, — продолжала она. — Сегодня я перечитала одну из ваших книг и нашла там весьма оригинальное утверждение: «Прекрасны лишь те женщины, которые нам не принадлежат». Признайтесь, ведь вы и вправду так считаете!

— Трудно сказать. Когда я писал эти строки, я не был влюблен.

Она покачала головой, недоверчиво глядя на него.

— Что ж, пойду предупрежу мужа о том, что вы здесь.

Дюрталь промолчал. Он силился понять, какая роль уготована ему этой четой.

Мадам Шантелув вернулась в гостиную вместе с мужем. Он был одет по-домашнему, поигрывая зажатой в зубах ручкой.

Он извлек изо рта ручку, положил ее на стол и заверил Дюрталя в том, что уже совершенно выздоровел. Затем он посетовал на свою занятость, вздохнул о непосильной ноше, которую сам взвалил себе на плечи.

— Мне пришлось отказаться от званых обедов, я перестал устраивать приемы и сам не бываю в свете. С утра до вечера я прикован к столу.

Дюрталь поинтересовался, над чем он работает. Шантелув ответил, что составляет жития святых по заказу торгового дома де Тур. Предполагается целая серия из многих томов.

— Да, — засмеялась его жена, — эти святые получаются довольно-таки большими неряхами.

Дюрталь вопросительно посмотрел на Шантелува, и тот кивнул, вторя смеху жены.

— Она права, судя по предложенным мне сюжетам, издателю хочется, чтобы я сложил гимн грязи. Я должен описывать блаженных, которые по большей части оказываются ужасно неряшливы. Лавр, по телу которого ползали паразиты и который так вонял, что его пугались даже свиньи в хлеву; святая Кюнегонда, из смирения оставлявшая свое тело без всякого внимания; святая Оппортюна, которая никогда не пользовалась водой и умывалась исключительно слезами, орошая этой влагой и свою постель; святая Сильвия, которая вообще никогда не протирала лица; святая Радегонда, не снимавшая с себя власяницы и спавшая в золе, и многие другие, чьи нечесаные головы мне приходится окунать в золотое сияние.

— Ну, встречаются святые, начисто лишенные брезгливости, — заметил Дюрталь, — прочитайте хотя бы житие святой Марии-Маргариты. — Чтобы умерщвлять свою плоть, она лизала испражнения одной больной и высасывала нарыв с пальца ноги какого-то калеки.

— Да, я знаю, но, должен сказать, все это меня нисколько не умиляет, наоборот, внушает отвращение.

— Мне больше нравится святой мученик Лука, — сказала мадам Шантелув. — Его тело было таким прозрачным, что он видел нечистоты, в которых погрязло его сердце. С нашей точки зрения, у него не было повода так уж сокрушаться.

Некоторое время все молчали. Потом она добавила:

— По правде говоря, я не люблю монастыри из-за этой нечистоплотности, а средние века вообще внушают мне ужас по этой же причине!