Но ведь этот голод и страны и народа и вопли надоедливые о помощи, что так безнадежны, порочны, ужасающи, – все это несчастье, беда! Кто же разоряется и доходит до нищеты, до голода по доброй воле? И все эти надоедливые вопли – о помощи в беде. Кормящихся в России больше, чем кормящих, потому что, как это ни чудовищно звучит, бескормица бывает выгодной – чтоб иметь рабсилу посговорчивей да подешевле, чтоб диктовать свои условия павшей стране. Человеку, ясно осознающему, что ему не дано ни единой возможности, чтобы он сам мог изменить к лучшему свою жизнь или же сам мог себя прокормить, только и остается возопить о помощи к тем, кто наделен и властью, и силой, – разве власть не на то и власть, что сосредотачивает в себе всю возможную силу? Но тогда отчего же она не приходит на помощь к слабым и немощным? К ней обращается кормилец – «вот наши нужды», испрашивая не похлебку, а избавления от тягот каких-то, самим же государством на него наложенных, или каких-то новых свобод. Хочет, хочет, чтоб было ему как полегче, но ведь для того «полегче», чтоб иметь возможность пахать до седьмого пота и вдоволь себя да других накормить. Но вместо насущной свободы, дающей силу или право, искушают сонмом порабощающих мнимых греховных свобод. Доходи до какой хочешь низости разврата, мни себя свободным, грехи да грешки все прощаются, а вот владеть землей не смей; хода во власть – не мечтай – больше для людей из народа нет; а за то, что совершить может, оступившись, хороший семьянин или глупый подросток – карают без чувства меры и снисхождения как закоренелых преступников. И вот нужда превращается в ту самую безнадежную, порочную, ужасающую
Она пирует нами же; слабейшими поначалу – кто не даст отпор, кто еле на ногах. Ведь в такие времена весь народ, народное – и есть жертва, добыча. Но это только призраки. Время их кончится: очнется русский человек. И сплотятся русские люди в силу любви своей загадочной к родине, потому загадочной – что против здравого смысла встают они на защиту уже униженной, уже разграбленной страны и обнаруживают совершенное бескорыстие, тогда как снедаемы могут быть корыстью. Это бескорыстие – удивительно. Оно и есть – наше русское чудо. После чего мы выходим живыми всегда и преображенными, так вот сказочно. Это чувство не побеждает в России сегодня. Оно как зерно, зароненное для будущего, – всходящее даже после того, как вся Россия, чудилось, промерзла до корней своих.
Сегодня одинокие и разобщенные, завтра в России являются и побеждают на втором дыхании истории удивительные люди, которые
Любовь к родине осмеивают подонки, цинично разменивают политики, мертво талдычат школьные учебники или толпы мстителей народных кричат про нее, ненавидя весь мир… Но должен раздаться спокойный совестливый голос того, кто даден России свыше как второе дыхание. Он уже сделал свой выбор: «Почти все люди моего возраста поглощены “деланием денег” или просто семейными заботами. Когда я учился в школе, я собирался “нести знамя советской науки”. В институте со временем пришло понимание советской системы, и работа в военно-промышленном комплексе потеряла для меня всякий смысл. После окончания института я одно время занимался бизнесом – увы, в нашей стране это беззастенчивое воровство, да наверное не только в нашей стране. Конечно, можно работать в бизнесе и быть честным человеком, но это мало кому удается. Где я могу принести пользу России – заниматься тем, на что не жалко будет потратить и годы и труды?»
РУССКИЙ ЧЕЛОВЕК САМ НАЙДЕТ ОТВЕТ НА ЭТОТ ВОПРОС.
Русская литература и крестьянский вопрос
Я не знаю во всей Европе народа, которому было бы дано более простору действовать…
А. С. Пушкин. «Путешествие из Москвы в Петербург»
Поле Можаева
В 1960 году журналом «Октябрь» был опубликован очерк «Земля ждет…». После смерти Сталина прошло уже семь лет. По стране гуляет ветерком хрущевский доклад. Но советское царство-государство стоит крепко. В деревнях только началось освобождение крестьян. Станут выдавать паспорта. На волю отпускают без земли, она колхозная. Был клок ее под мужиками – свой огород, но подсобное хозяйство ужали, налогом обложили, чтобы вольные хлебопашцы все же не вздумали работать на себя, кумекая собственным умишком, что в убыток, а что в прибыль, когда у колхозников одна поденщина за трудодни.