Гегель. Биография

И это движение, намеренно лишившее себя всякой политической эффективности, рассматривалось господами из Священного союза как крайне опасное!

«Бескомпромиссные» составляли маленькую изолированную группу людей с непомерными политическими амбициями, которые не могли быть поняты и приняты ни населением Пруссии, ни даже националистически и конституционалистски настроенными студентами. Их деятельность сводилась к индивидуальному террору, и неудивительно, что Карл Занд входил в круг радикалов.

Вот с кем имел дело Кузен!

О его тайной политической деятельности в этот период жизни известно не очень много. Достоверно, что он, по свидетельству Пьера Леру, был участником «вент», и также одним из собеседников на «встрече» с Виттом и Фолленом, что его долгая близость к «Санта Розе» была бы невозможна без каких‑то политических договоренностей. И все же в тогдашней итальянской жизни эта фигура не была второстепенной. Правомерно предположение, что деятельность, развернутая Кузеном в те времена, была не столь безобидной, сколь можно было вообразить, зная, каковы сделались взгляды философа под конец жизни. Так или иначе, истинные или ложные, разоблачения Витт — Деринга были нешуточными.

Барон Экштейн, покровитель и, не исключено, отец Витта, вмешался в дело, чтобы заступиться за последнего и снять часть вины с Кузена. Но по существу он мог помочь первому, лишь переложив вину на второго. Гегель, в ходе процесса или уже после него, должен был слышать, что говорят об Экштейне в связи с этим делом: он знал не только о «неглубоком», по его определению[388], вкладе Экштейна в исследования восточной мысли, которым способствовала его принадлежность «конгрегации», что подтверждают также оба министерских доносчика на Кузена — Франше- Деспере и Делаво.

Занимаясь делом Кузена, Гегель завязывал отношения или поддерживал связь с очень специфической публикой, темной и не вполне порядочной.

Некоторые комментаторы считают, что Кузен ловко защищался на следствии. Вместе с тем они указывают на его «невиновность». Спрашивается, к чему тогда пресловутая ловкость? Между тем другие комментаторы полагают установленным, что по некоторым пунктам «он полностью выдал себя». Большинство комментаторов были не склонны вовсе обелять Кузена: «Вопреки повторным отрицаниям, становилось все более очевидным, что Кузен был прекрасно осведомлен о сговоре между немцами и французами»[389].

Если судьи, в конце концов, отступились, то, скорее всего, из‑за разногласий между обвинителями Кузена, поскольку все они старательно перекладывали друг на друга ответственность за полицейскую операцию, приобретавшую все более широкую огласку и грозившую в Германии очевидным провалом. Поэтому письмо Гегеля сыграло положительную роль.

Как оценить поведение Гегеля в этом деле? Сразу замечаешь, что ограниченное, но несомненно положительное воздействие на ход событий оказал сам факт вмешательства, а не какая‑то особая влиятельность, которую могла усмотреть публика или люди недостаточно осведомленные. Вмешательство, несомненно, потребовало мужества, и позже заслужило благодарность Кузена и восхищение последующих поколений. Но большая часть современников, включая Кузена, возможно, не подозревали, насколько оно было ловким.

Дело Кузена было гораздо опаснее, чем думали, оно грозило последствиями, главным образом дипломатического характера, много более запутанными и темными, чем могли вообразить Гегель и Кузен, оказавшиеся пешками в игре неизмеримо более мощных сил.

Но те, кто дергал за ниточки, сами оказались среди проигравших.

Вмешиваясь в это дело, Гегель очень сильно рисковал. Отдавал ли он полностью в этом себе отчет? Если есть основания сомневаться в «невиновности» Кузена, то как обстояли дела с невиновностью Гегеля? Некоторые историки, к примеру, Бернхард Кноуп, которому не всегда можно доверять, колеблются: «Возникает вопрос, а сам‑то Гегель, не стремился ли, помогая Кузену, выгадать кое в чем, например, снискать себе больший престиж у студенчества»?^[390]

Такое впечатление тем более складывается, — правомерность его нам, впрочем, не подтвердить — если рассматривать дело Кузена вкупе с полицейскими и судейскими дрязгами, в которые Гегель вмешался по собственному желанию, и не упускать из виду, с какого рода персонажами из политического окружения Фоллена и Снелля, он поддерживал отношения.

Как бы там ни обстояли дела с его участием, но во время этих событий Гегель еще ближе сошелся с наиболее решительными немецкими революционерами и либералами. Однако их бедственное положение, а равно непоследовательное и рискованное поведение, наконец, повальное бегство, само по себе вполне объяснимое, не могли подтолкнуть философа — возжелай он того вдруг — к более открытому и решительному политическому противостоянию властям. Все затеи у этой партии проваливались, причин для отчаяния хватало.