Гегель. Биография

В июле 1796 г. Гегель с товарищами, о которых мы ничего не знаем, кроме того, что они были саксонцами, предпринимает путешествие в бернский Оберланд. По этому случаю он, следуя моде, пишет «Путевой дневник». Он записывает в нем свои непосредственные впечатления, которые часто любопытным образом отражают его философскую позицию и личные вкусы. Никакого намека на «романтическое» любование дикой природой. Напротив, взгляд Гегеля оказывается чисто «утилитаристским»: его интересует, как выделывают сыры и как их продают, стараясь надуть покупателя. Совершенное презрение к вызывающим восхищение у его современников величественным горным вершинам. Позже он скажет, что «вечные горы не величественнее цветка быстро осыпающейся розы с ее короткой жизнью»[97]. Пока же он замечает недвижность огромных горных масс. Нет движения, нет жизни: Es ist so! (Вот так), больше о них ничего не скажешь (D 224).

Зато он очарован зрелищем водопада в Рейхенбахе, который уже вдохновил Гёте на стихи: «Песнь духов над водами». К мыслям, навеянным шиллеровскими «Письмами об эстетическом воспитании», он добавляет «диалектическую» метафорику. Этот роскошный водяной каскад являет собой образ «вечно того же», которое вечно иное (R 44). Несомненно, он припоминает изречение Гераклита, переводя его на язык современности. Сколько силы в этом могучем движении вод, сколько жизни! Гегелю претит все неподвижное, застывшее, мертвое. Лучше бы оно двигалось.

Жизнь горцев внушает ему мрачные мысли и сомнения по поводу расхожих мнений о целесообразности в природе. Не похоже, чтобы природа стремилась благоприятствовать человеку, не для него она создана: «Сомневаюсь, чтобы даже самый верующий богослов осмелился приписать природе этих гор такую цель как польза человеку, ибо с трудом вырывает человек у нее крохи для своей скудной жизни», и т. д.[98]

Гегель все больше убеждается в том, что одно лишь общество и только оно создано людьми и для людей, но что оно в конечном счете еще сквернее природы!

Насколько можно судить, Гегель многое узнал в Швейцарии — из книг и из опыта, но там ему не слишком понравилось, его не устраивало собственное положение. С ним всякий раз, везде и всегда именно это и будет случаться, всю жизнь вплоть до конечного возвышения в Берлине.

Всякий раз, когда Гегелю ценой определенных усилий и благодаря терпению удавалось найти место и должность, он по разным причинам спешил их оставить. Нетрудно представить себе, как скоро ему захотелось уехать подальше от Берна, Чугга, Швейцарии и Штайгеров.

Он чувствует себя созревшим, лучше подготовленным, более сдержанным. Возможно, он еще не совсем понимает, что приобрел благодаря этому трудному опыту.

Все еще склонного к самообману, его ждут разочарования.

VI. Переписка

Письма вскрыты. Надеюсь, больше такого не будет. Но будьте добры, осматривайте очень внимательно конверт!

Фихте Шеллингу[99]

Частная переписка великих очевидно являет собой особо ценный источник для тех, кто хочет знать, о чем они думали. Она говорит о том, о чем они прилюдно молчали.

0 трехлетнем пребывании Гегеля в Швейцарии прямых свидетельств у нас почти нет. К счастью, о состоянии его духа, конечно же, повлиявшем на дальнейшую жизнь, мы отчасти знаем из семи сохранившихся писем друзьям, а также из десяти полученных от них ответов, — пяти от Гёльдерлина и пяти от Шеллинга. Если бы в те времена рычал телефон, а тайного прослушивания и записей разговоров не велось бы, мы бы не знали о швейцарском Гегеле вообще ничего.

Содержание этих писем, своеобразие и независимость изложенных в них мыслей, воинственность обескураживают читателей, в чьих умах давно сложился растиражированный традицией ложный образ Гегеля. Кто и как уберег эти письма от исчезновения, восстановил, хранил так долго? Это мог быть только друг и сообщник. Скорее всего, Гёльдерлин, очень на него похоже, и — с меньшей вероятностью — Шеллинг, первыми позаботились о сохранности компрометирующих посланий.

Чтение писем позволяет оценить, насколько далеки были тайные мысли Гегеля от того, что дозволялось произносить вслух в окружении, среди которого он жил. При всех он должен был выказывать услужливость, набожность, уважительность; сам с собой он мог немного отпустить поводья, дать выход возмущению. Заметим, однако, что, даже будучи откровенным, он осторожничает, часто говорит намеками.

Дело не в условностях эпистолярного жанра, есть много примеров того, что при случае Гегель умел выражаться достаточно ясно, когда было можно и ему этого хотелось.

Часть писем Гегеля, скорее всего, пропала. Не все его адресаты были с ним так почтительны, как Гёльдерлин и Шеллинг. Было бы очень странно, если бы он за эти три года никому, кроме них, не писал, ни отцу, ни брату, ни даже сестре, ни старым приятелям по Штифту, к которым был сердечно привязан.