Гегель. Биография

На сей раз Менцель вторил ходячему обвинению: в своей философии Гегель кощунственно отождествил Бога и человека.

В опубликованном тексте Фёрстера можно прочитать такую фразу: «Разве не он [Гегель] примирил неверующего с Богом, научая нас, как должно распознавать Иисуса Христа» (R 565)? С одной стороны, слова Фёрстера могут свидетельствовать христианскую веру Гегеля, но предубежденное ухо способно услышать в них нечто прямо противоположное. Что это такое: «распознавать, как должно, Иисуса Христа»? И ведь о таких вещах спорили, из‑за таких нелепостей философ ставил на карту репутацию, место, свободу и даже порой жизнь!

Власти и публика относились, стало быть, ко всему этому очень серьезно. Менцель слышит в словах Фёрстера не то, что тот, судя по всему, намеревался сказать. Одно из двух: либо ему что‑то просто — напросто кажется, и тогда он — клеветник, либо — это не исключено — Фёрстер и в самом деле выразился иначе, не так, как напечатано в опубликованном и прошедшем предварительную цензуру тексте. От интонации ведь тоже многое зависит.

Наводит на предположения о различиях между устным и печатным словами странное свидетельство, с которым вмешался в спор Давид Фридрих Штраус. Он поручился за правоверность всего сказанного Фёрстером и тем самым за правоверность гегелевского мышления! Среди бесчисленных учеников Гегеля, еретиков и безбожников, Штраус фигура экстремальная. Он станет автором нашумевшего атеистического комментария к Евангелиям. И он, некогда ученик Гегеля, возьмется подтвердить в споре с «интегристами» религиозную чистоту мысли покойного! Отвечая на коварные обвинения Менделя, Штраус утверждает, что Фёрстер не уподоблял Гегеля Святому Духу, но всего только «сравнивал» их…^[19]

Но вот беда. Сравнение, на которое ссылается Штраус, сыскать в опубликованной речи Фёрстера еще труднее, чем уподобление из доноса Менделя. Ни понятие, ни словосочетание «Святой Дух» в речи не встречаются. Приходится допустить, что слова, сказанные на кладбище, приведены неточно. Несомненно, оратор позволил себе кое — какие отклонения. При этом Штраус подчеркивает, что сам был на похоронах Гегеля и слышал сказанное собственными ушами. Маловероятно, впрочем, чтобы такая гарантия чистоты веры из уст такого свидетеля произвела большое впечатление на недоверчивых верующих… Никто ничего не сказал ни за, ни против. Молчание, однако, говорит само за себя.

При внимательном чтении текста Штрауса возникает особое затруднение. В подкрепление своих слов автор анализирует приписываемую Фёрстеру фразу. Он разбивает ее на две части, как обычно делали те, кто слушал лекции Гегеля. Первая часть — это автор допускает — могла обеспокоить верующих. Тут мы совсем теряемся в догадках. Что может встревожить в тезисе «примирил неверующего с Богом»? Нужно ли понимать это так, что Гегель «примирил» неверующих с Богом, при этом неверующие остались неверующими, поскольку Гегель снабдил их неверие теоретическим обоснованием? Слишком уж хитрое толкование слов Фёрстера!

Так или иначе, Штраус, допуская, что первая часть фразы способна вселить тревогу, отыгрывается на второй части, долженствующей вполне успокоить слушателя. Как он пишет: «но тотчас следует продолжение: “…научая нас, как должно распознавать Иисуса Христа”»[20]. Нынешний читатель не испытывает беспокойства от первой части фразы и не успокаивается от второй. Какой всепроникающей была богословская подозрительность, и какими мелочными власти, чтобы из‑за короткой темной фразы, на которую сейчас никто не обратит внимания, возникла бы такая суровая тяжба. Вот он интеллектуальный, религиозный, политический мир, в котором Гегелю приходилось жить, думать, преподавать, публиковать свои труды!

Худшее Фёрстер приберег, как и полагается, под конец. Его манера выражаться, до того описательная и «экзальтированная», внезапно превратилась в резко полемическую. Употребленные им слова особенно ошеломляли в специфической политической обстановке, сложившейся в Берлине в 1831 г., поскольку звучали призывом к бою, исходящим от человека, которого окружал ореол воинской славы.

Мыслимое ли дело, и это над могилой философа, порой выглядевшего пассивным созерцателем, отвлеченным мыслителем? Чтобы подбодрить единомышленников, Фёрстер бросает вызов врагам — и в каком тоне: «Ну же, фарисеи и законники, невежественные и спесивые, отвергайте и клевещите, мы сумеем постоять за его славу и его честь! Вперед, глупость, безрассудство, низость, предательство, лицемерие, фанатизм! Вперед, раболепие и мракобесие, мы вас не боимся, ибо нас ведет его дух» (R 556)!

Ни слова обличения неверия, пантеизма, атеизма, конституционализма, либерализма, — всех этих призраков, которых ежедневно заклинали власти и благомыслящие граждане города Берлина.