Гегель

Гегель давно покинул Швабию, но всегда интересовался политическими событиями на родной земле. Умело лавируя между Бонапартом и его противниками, Вюртемберг вышел из наполеоновских войн с территорией, увеличенной вдвое. В соответствии с духом времени король Вюртемберга в марте 1815 года созвал представителей сословий и передал им проект конституции, которая предусматривала создание однопалатного парламента. Это был шаг по пути буржуазного развития страны. В отличие от Бурбонов король Вюртемберга сделал необходимые выводы. Но тут случилось непредвиденное: представители сословий отклонили проект конституции и потребовали восстановления «доброго старого права», то есть феодальных порядков, существовавших в старом Бюртемберге до 1806 года, и распространения их на новые земли. Так возник спор о конституции, закончившийся лишь в 1819 году, уже после смерти короля Фридриха 1.

Гегель внимательно следил за перипетиями спора и после опубликования отчетов сословного собрания дал подробный разбор его деятельности. Он писал для широкого читательского круга, поэтому на этот раз позаботился о ясности изложения, его слог снова обрел простоту и эмоциональную окраску, давно исчезнувшую из его трудов.

Гегель критиковал позиции сословных представителей, стремившихся возродить ушедшие в прошлое феодальные отношения. Он сравнивал эту позицию с поведением помещика, в имении которого произошло наводнение, покрывшее песчаную почву плодородным илом, но который не желает хозяйничать на плодородной земле и старается вернуть свой старый песок. «О вюртембергских сословных представителях можно сказать то, что было сказано о французских эмигрантах, вернувшихся на родину: они ничего не забыли и ничему не научились; кажется, что они проспали последние 25 лет, которые были, пожалуй, самыми богатыми во всей всемирной истории и самыми поучительными для нас, поскольку наш мир и наши представления принадлежат этой эпохе. Трудно себе представить более страшные жернова для размалывания ложных понятий о праве и предрассудков о государственном строе, чем суд, учиненный над ними последней четвертью века». Такие переломные эпохи, писал Гегель, встречаются чрезвычайно редко; и задача политика состоит в том, чтобы полностью освоить «ценный опыт страшного двадцатипятилетия».

Вюртембергские сословия страдают «политической невосприимчивостью», потому философ объясняет им принципы парламентаризма.

Вместе с тем он далек от идеализации буржуазной демократии. Здесь граждане уподобляются изолированным атомам, а собрания избирателей — бесформенным, хаотическим скоплениям; народ в целом растворяется в сборище отдельных людей. По Гегелю, возраст и имущественное положение не характеризует общественное лицо индивида, свое значение человек обретает лишь в силу служебного положения, сословной принадлежности и признанного обществом профессионального умения, что отмечается званием или титулом. Феодальный произвол должен уступить место разумному, организованному этатизму. Государство — носитель социальной общности. Эти идеи нам уже знакомы, они достигнут своей кульминации в «Философии права».

Рассмотрение конкретных исторических событий и их политического смысла приводят Гегеля к некоторым общетеоретическим выводам по поводу того, как надо подходить к анализу исторического процесса. «Еще недавно в пользовавшейся распространением психологической исторической концепции выдвигались на первый план так называемые тайные пружины, цели отдельных индивидуумов, анекдоты и субъективные влияния. Однако эта точка зрения потеряла теперь всякий кредит, и история в соответствии с ее назначением стремится изображать природу и развитие субстанциального целого».

Так у Гегеля возникает идея исторической необходимости, прокладывающей себе дорогу через массу противоборствующих случайностей. Уже после поражения Наполеона он убедился, что никакие военные победы не могут повернуть историю вспять. Торжество реакции бессильно остановить поступательное движение человечества. Об этом он писал еще из Нюрнберга Нитхаммеру: «Мировой дух скомандовал времени вперед. Этой команде противятся, но целое движется неодолимо и неприметно для глаза как сомкнутая бронированная фаланга, как солнце — несмотря ни - на что. Бесчисленные легкие отряды бьются где-то на флангах, выступая кто «за», кто «против», большая часть их вообще не подозревает, в чем дело, и лишь получает по голове незримой дланью. И ничто не поможет им... Самая чудовищная реакция, которую мы только видели, реакция против Бонапарта, так ли уж много переменила она в самом существе, в добре и зле, особенно если пройти мимо ужимок и мизерных успехов муравьиных, клопиных и блошиных личностей. На все эти клопиные личности можно смотреть только как на Предмет шуток, сарказма и злорадства, для чего их и создал господь бог». Размышления над политическими событиями подготавливали почву для возникновения в будущем последовательной фило-софско-исторической концепции. Пока она только в зародыше.