Гегель

В предисловии к «Основам философии права» (датированном 25 июня 1820 года) Гегель отмечает, что непосредственным побуждением к изданию книги является потребность дать в руки слушателей пособие к лекциям. Вместе с тем он не ограничивает свою задачу созданием учебника, представляющего, главным образом, обобщение и систематизацию известного и общепризнанного содержания. Он хочет вызволить философию из позорного упадка, в котором она находится. Для этого необходимо руководствоваться научным методом, так чтобы все произведение в целом, как и разработка его частей имели своим основанием дух логики. Задача состоит в том, чтобы преодолеть ошибочный взгляд, согласно которому истинным в нравственных предметах и государственных делах является лишь то, что каждый извлекает из своего сердца, своей души, своего вдохновения.

Особое раздражение у Гегеля вызывают рассуждения на эту тему Фриза — вождя «поверхностности, которая называет себя философствованием». Гегель цитирует его речь на Вартбургском празднике и заявляет, что подобные взгляды ведут к разрушению не только нравственности а совести, правды и любви в отношениях между частными лицами, но общественного порядка и государственных законов. Поэтому следует считать счастьем для науки, что такого рода философствование пришло в соприкосновение с действительностью и дело дошло до «открытого разрыва». Зная судьбу Фриза и его окружения, мы можем понять, на что намекает Гегель.

Это место было встречено негодованием. Но в еще большей степени знаменитый афоризм, занимающий центральное место в предисловии: «Что разумно, то действительно, и что действительно, то разумно». У Гёте был заготовлен ответ: «Сущее не делится на разум без остатка».

Гегель сам почувствовал шаткость своего афоризма и в заново написанном введении к «Энциклопедии философских наук», увидевшем свет в 1827 году, пояснил свою мысль. Он отмечал, что только бог один «истинно действителен», что существование представляет собой лишь часть действительности. В повседневной жизни называют действительностью всякую причуду, заблуждение, зло и т. д., но на самом деле случайное существование не заслуживает громкого названия действительности.

«Действительность по Гегелю, — писал Ф. Энгельс, — вовсе не представляет собой такого атрибута, который присущ данному общественному или политическому порядку при всех обстоятельствах и во все времена. Напротив. Римская республика была действительна, но действительна была и вытеснявшая ее Римская империя. Французская монархия стала в 1789 г. до такой степени недействительной, то есть до такой степени лишенной всякой необходимости, до такой степени неразумной, что ее должна была уничтожить великая революция, о которой Гегель всегда говорит с величайшим воодушевлением. Здесь, следовательно, монархия была недействительной, а революция действительной. И совершенно так же, по мере развития, все, бывшее прежде действительным, становится недействительным, утрачивает свою необходимость, свое право на существование, свою разумность. Место отмирающей действительности занимает новая, жизнеспособная действительность, занимает мирно, если старое достаточно рассудительно, чтобы умереть без сопротивления, — насильственно, если оно противится этой необходимости. Таким образом, это гегелевское положение благодаря самой гегелевской диалектике превращается в свою противоположность: все действительное в области человеческой истории становится со временем неразумным, оно, следовательно, неразумно уже по самой своей природе, заранее обременено неразумностью; а все, что есть в человеческих головах разумного, предназначено к тому, чтобы стать действительным, как бы ни противоречило оно существующей кажущейся действительности. Повсем правилам гегелевского метода мышления, тезис разумности всего действительного превращается в другой тезис: достойно гибели все то, что существует» [18].

Вместе с тем надо отметить, что в контексте предисловия к «Основам философии права» мысль Гегеля звучала в достаточной мере консервативно. Гегель призывал к тому, чтобы за видимостью преходящего увидеть непреходящую субстанцию. Философия, которая обращает внимание на суетное и «лучше понимает, как устраивать жизнь», сама есть «праздная суета». Вступая во внешнее существование, разумное обретает бесконечное богатство форм. обводит свое ядро пестрой корой, а поверхностное сознание застревает в ней; лишьпонятие проникает сквозь эту кору, чтобы нащупать внутрений пульс и ощутить его биение также и во внешних образованиях. Бесконечный материал внешней оболочки и его регулирование не есть предмет философии; в этом отношении она может избавить себя от труда давать благие советы. Платон мог бы воздержаться от того, чтобы рекомендовать нянькам укачивать детей, а не держать их спокойно на руках. А Фихте не следовало тратить силы на совершенствование паспортной системы (он, оказывается, придумал помещать в паспорте подозрительных лиц не только их собственноручную подпись, но и портрет).